За гранью безумия - [80]

Он переносит фонарь, закрепляет у края ямы так, чтобы его свет достигал дна, спрыгивает вниз, поддевает узким концом монтировки крышку и… замирает. Потому что слышит какие-то звуки, и они долетают определенно не издалека. Орест снова вслушивается, пытаясь выделить их из монотонного фона дождливой ветреной ночи, и – снова слышит… Нет сомнений: это те же самые звуки. И это плохие звуки, потому что оттуда, откуда они идут, никаких звуков доноситься не должно. Абсолютно никаких. И все же… Орест нагибается еще ниже и прикладывает ухо к крышке гроба, ощущая кожей мокрую поверхность грубой лакированной доски.

То усиливаясь, то становясь еле слышными, то затихая вовсе, они схожи с шорохом высохших листьев, потревоженных кем-то в сумраке ночной улицы, с царапаньем огромных паучьих лап…

Орест разгибает затекшую спину и смотрит на монтировку в своей руке. Несколько минут он так и стоит в яме, совершенно неподвижно. Он слышит еще кое-что. Вкрадчивый шепот чисел – отчетливо, каждое слово, возможно, так же, как в свое время их слышал Филипп. В конце концов, этот шепот пересиливает те звуки, что доносятся из гроба его мертвого друга, заставляя не думать,

…там что-то есть… оно шевелится, царапая крышку изнутри… возможно даже сам Филипп, пытаясь выбраться наружу… мертвый Филипп…

а просто вогнать узкий конец монтировки между половинками гроба и докончить начатое.

Крышка поддается внезапно легко…

* * *

Часы Орест увидел на похоронах Филиппа через два дня. Похоже, когда из разбитой машины вытаскивали их вещи, кто-то логично заключил, что «Casio» принадлежат именно Филиппу: у него часов на руке не оказалось, в отличие от Ореста и водителя. А позднее кто-то решил, что для лежащего в гробу покойника хронометр вещь незаменимая.

Пусть так, но их хотя бы не украли, а неприметный клочок бумаги пустился в вечное плаванье вдоль бескрайних берегов Леты. Вряд ли б кому-то пришло в голову принять его за нечто ценное, например за информацию стоимостью в шестьсот тысяч долларов. Ноутбук Филиппа надежно хранил все секреты своего хозяина за семью печатями паролей, а тот, скорее всего, унес их с собой.

И вот теперь Орест увидел часы.

Кроме него и священника со всеми симптомами похмелья в маленькой церкви при Старом кладбище (где, исключая сутемьскую знать, давно уже никого не хоронили – это и стало последним подарком Филиппу) присутствовал юный служка, явно безразличный к происходящему, и два представителя местных властей. Именно их присутствие и удержало Ореста от импульсивного порыва снять часы на похоронах. Он мог бы выдумать какую-то байку, но… Достаточно и того, что он выдавал себя за кузена покойника, не имея тому никаких доказательств. Также довелось убеждать, что он является единственным близким родственником Филиппа, поэтому вправе решать вопрос о месте захоронения. Второе довелось подтверждать уже документально – бумагами, заверенными портретами заморских президентов.

Вот тогда у него и родилась эта мысль.

Еще до того, как служба была окончена и крышка гроба упрятала тело Филиппа от мира, Орест решил, что видит его не в последний раз.

Завершив явно укороченную версию ритуала, местный ксендз (отец Никифор? Никодим? хотя черт разберет этих москалей) предложил ему проститься с «братом». Нависнув над гробом и делая вид, что целует холодный лоб, Орест прошептал:

– До скорого, Фил…

* * *

По закоулкам памяти Ореста ступает существо. Ступает медленно и неуклюже, принюхиваясь на каждом шагу, будто что-то выискивая на ужин. Оно похоже на нелепого мышонка из мультфильма, только во много раз больше, и выглядит так, словно его сплющило сверху ударом огромной чугунной сковородки. Руки-спички болтаются, как привязанные, вдоль пузатого туловища-бочонка с выпирающим животом, ступни непропорционально длинные, они как будто нарочно такие, чтобы мешать при ходьбе. А само существо покрыто короткой густой шерстью, цвет которой невозможно определить, потому что вокруг всегда полумрак. И зовут существо Крысожор. Орест не знает, откуда тот взялся и почему его так зовут, но Крысожор приходит к нему во сне всякий раз, когда быть беде, приходит, сколько Орест себя помнит. Существо обнюхивает его с ног до головы, гибкий и длинный, как у выхухоли, нос шевелится подобно пальцу или кончику хвоста… никогда не дотрагивается, не делает больно, только принюхивается, но Орест все равно вздрагивает при мысли, что этот нос может прикоснуться к нему. И еще от ноющего страха, потому что заканчивается это всегда одинаково. Крысожор долго-долго обнюхивает его, а потом неизменно произносит тихим скрипучим голосом: «Быть беде, быть беде…». Так всегда, если приснился Крысожор, значит, быть беде. Так было, когда бабушка вышла на десять минут за молоком для маленького Ореста и умерла в застрявшем между этажами лифте от сердечного приступа, потому что техники сильно задержались, а бабушкины таблетки остались дома. Так было, когда отцу отсекло кисть правой руки на слесарной гильотине. Так было и в тот день, когда Оресту принесли в общежитие университета телеграмму с известием о болезни матери, от которой она так и не оправилась. И так же случалось еще несколько раз, когда близилась какая-нибудь большая беда – к нему во сне приходил Крысожор, принюхивался и говорил свои два слова, чтобы ни разу не ошибиться.