За голубым Сибирским морем - [55]
С вечера спалось плохо. Голова гудела. То Грибанову казалось холодно — он натягивал одеяло на голову, то жарко — он сбрасывал его в ноги, вскакивал, жадно пил воду. Опять ложился в постель. И снова слышался шум рассвирепевшей реки. Снова перед глазами плыли снег и лед. Люди суетились, плакали, кричали.
Только к утру температура у Павла спала, он уснул.
На вторую ночь после отъезда мужа Аня почувствовала сильные боли. Догадалась.
Встала с постели и, сдерживая волнение, начала собираться. Обувалась долго, с передышками. Потом села, задумалась: вызвать «Скорую помощь» — тряско, машину — подбрасывает, пешком пойти одной — страшновато.
Последовала совету Павла: позвонила Любе Бондаревой.
К родильному дому шли медленно.
Ночь была тихая, холодная и светлая-светлая. В Забайкалье осени почти всегда такие: днем — солнце, тепло; ночью — ясно, холодно.
Вот и в эту ночь мороз побелил крыши домов, заборы, калитки, деревья, тротуары, столбы, нити проводов, посыпав их мелким хрусталем. Луна заливала притихшую землю своим холодным светом, лучи, преломляясь в крупинках инея, мгновенно вспыхивали и угасали. И от этого искристого сияния, и от того, что воздух был чистым, звенящим, город казался сказочным.
Шли, изредка перекидываясь малозначащими фразами. Говорить было трудно. Люба поддерживала Аню, с волнением думала о предстоящем и немножко завидовала, что у Ани скоро будет ребенок. Ей казалось, что все люди города смотрят на них через окна дремлющих домов и радуются счастью Аннушки, Павла. А Аня думала, гадала, кто будет у нее — сын или дочь.
Когда стали подходить к белому двухэтажному зданию родильного дома, Аня посмотрела на него, поежилась.
— Тебе холодно? — спросила Люба.
— Нет. Это я так. Смотри, тополь как фосфорный. Красиво!
— Да. Сияет. Сюда бы еще деда Мороза.
— Бородастого, улыбающегося.
Опять замолчали. Уже подходили к парадному подъезду. Аня смотрела в освещенные окна родильного дома, ее широко открытые глаза светились счастьем и чуть заметной тревогой.
В просторном, светлом коридоре, приемной было пусто. Люба осмотрелась. Слева над столом — звонок. Нажала кнопку. Со второго этажа торопливо спустилась сестра — женщина лет сорока, вся в белоснежном, на ногах зеленые «коты» — ночные мягкие туфли. Она окинула взглядом Аню, слегка поклонилась ей и сказала:
— Сами поднимитесь? Вот сюда.
Подхватила Аню под руку и повела по широкой лестнице. Любе сказала:
— Подождите здесь, одежду вынесу.
— Хорошо, хорошо. Аннушка, до свидания, счастливо.
Аня повернулась вполоборота и уже через силу улыбнулась:
— Спасибо, Люба, Павлу сообщи.
Грибанов с дороги, как всегда, в первую очередь зашел в редакцию районной газеты. Здесь его ожидала телеграмма Любы. Схватил вчетверо сложенный листок с наклеенными строчками, руки задрожали, сердце остановилось.
«Аню увела роддом Все порядке не беспокойтесь Бондарева».
Сердце опять заработало, только билось сильнее обычного. «Все в порядке», а родила или не родила? Что же ты, Люба?
Сел, расстегнул ворот кителя. Еще раз перечитал телеграмму, помянул недобрым словом Ряшкова. «Это он назло, выждал момент… И я хорош — сел и уехал».
Стиснув зубы, он скомкал телеграмму, швырнул ее на стол и уставился в окно.
«Спасибо тебе, товарищ Ряшков, спасибо».
Телефонистка попросила еще подождать. На почте было тесно и шумно: тут принимают заказную корреспонденцию, переводы, тут же сберкасса, тут же переговорный пункт.
Грибанов вышел на улицу, и его охватило морозным воздухом. Холод забрался за ворот, в рукава, добрался до спины. По всему телу бисером пробежала дрожь. Павел сжался, поднял воротник шинели.
На почту беспрерывно заходили и выходили люди. Когда открывалась дверь. Павел слышал надрывающийся голос телефонистки, которая все время кому-то кричала, кого-то просила, кого-то пробирала, умоляла, угрожала или вдруг, устав от крика, тихо, монотонно повторяла одно и то же: «Я Шеловугино, я Шеловугино… Алло, алло, я Шеловугино…»
Настроение у Грибанова было скверное. Разговор с Аней все еще не состоялся, впереди — длинная дорога по колхозам. Тут здоровье еще. С утра сегодня Павла сильно знобило. Он боролся с простудой, побаиваясь, как бы она не свалила его.
«Вот так командировка выпала, — думал Павел. — Ну, ничего. Главное — не поддаваться. Нет, не поддамся. Когда человек смеется — болезнь плачет».
В этот миг дверь почтового отделения распахнулась и Грибанову крикнули:
— Вас вызывают…
Павел схватил трубку, по привычке подул в нее, затаив дыхание. Но в трубке лишь глухо, тревожно и разноголосо гудели застывшие в степи провода, «наверное, соединяют…»
— Говорите, Шеловугино, говорите, — послышалось в трубке, и снова пение проводов: зим… зим… зим… зум… зу… у… у…
Но вот!
— Аня, Аннушка!
— Какая Аннушка? Это роддом. Кого вам?
— Мне Аню… Нет, нет, у вас лежит Грибанова Аня, так как ее… ну… положение. Когда поступила?.. Гм… видимо, вчера.
— Да вы что?
— Сестрица, я из района, в командировке я, понимаете. Узнайте, пожалуйста, кто…
— У Грибановой?.. Пока еще неизвестно…
— Что неизвестно?..
Но тут ворвался суровый женский голос:
— Шеловугино, кончайте разговор…
— Девушка, одну минутку, — взмолился Павел, но сухой, неумолимый голос повторял:
Прозу Любови Заворотчевой отличает лиризм в изображении характеров сибиряков и особенно сибирячек, людей удивительной душевной красоты, нравственно цельных, щедрых на добро, и публицистическая острота постановки наболевших проблем Тюменщины, где сегодня патриархальный уклад жизни многонационального коренного населения переворочен бурным и порой беспощадным — к природе и вековечным традициям — вторжением нефтедобытчиков. Главная удача писательницы — выхваченные из глубинки женские образы и судьбы.
На примере работы одного промышленного предприятия автор исследует такие негативные явления, как рвачество, приписки, стяжательство. В романе выставляются напоказ, высмеиваются и развенчиваются жизненные принципы и циничная философия разного рода деляг, должностных лиц, которые возвели злоупотребления в отлаженную систему личного обогащения за счет государства. В подходе к некоторым из вопросов, затронутых в романе, позиция автора представляется редакции спорной.
Сюжет книги составляет история любви двух молодых людей, но при этом ставятся серьезные нравственные проблемы. В частности, автор показывает, как в нашей жизни духовное начало в человеке главенствует над его эгоистическими, узко материальными интересами.
Его арестовали, судили и за участие в военной организации большевиков приговорили к восьми годам каторжных работ в Сибири. На юге России у него осталась любимая и любящая жена. В Нерчинске другая женщина заняла ее место… Рассказ впервые был опубликован в № 3 журнала «Сибирские огни» за 1922 г.
Маленький человечек Абрам Дроль продает мышеловки, яды для крыс и насекомых. И в жару и в холод он стоит возле перил каменной лестницы, по которой люди спешат по своим делам, и выкрикивает скрипучим, простуженным голосом одну и ту же фразу… Один из ранних рассказов Владимира Владко. Напечатан в газете "Харьковский пролетарий" в 1926 году.
Прозаика Вадима Чернова хорошо знают на Ставрополье, где вышло уже несколько его книг. В новый его сборник включены две повести, в которых автор правдиво рассказал о моряках-краболовах.