За голубым Сибирским морем - [53]

Павел обнял ее за плечи. Он не упрекал, не уговаривал — понимал, что ей действительно горько, и не знал, как ее утешить.

Про командировку Ряшков сказал три дня тому назад. Павел пытался отбиться — не удалось. Шмагин поговорил, редактор и ему то же самое повторил: газете нужен материал. К Щавелеву пойти — болеет, да и если бы не болел… Богунцов в районе где-то. К тому же редактор формально прав: зима на носу, а на полях еще полно хлеба, надо действовать. Весь обком выехал.

Аня уже перестала всхлипывать, сжалась и вся прильнула к нему, словно пытаясь согреться. А Павел все сидит и не может принять решения.

Потом он нежно взял Аню за подбородок, поднял голову, посмотрел в глаза.

— А знаешь что? Я не поеду!

Радостный блеск вспыхнул в ее глазах, но тотчас же угас. Она переспросила:

— Не поедешь? А… а потом?

— Ну, там посмотрим. Одну тебя не оставлю.

— Вот и хорошо.

Она быстро встала, поправила волосы и начала собирать на стол.

— Давай быстрее завтракать, время то уж…

Аня, довольная, суетилась у стола, все время разговаривала, смеялась. Павел не реагировал на ее шутки. Был такой же хмурый. Его мучила мысль: а что будет потом? Ведь хлебозаготовки — дело не шуточное.

Настроение его передалось и Ане. К концу завтрака и она приутихла.

— Павел, ты о командировке? — спросила она мужа.

— Нет, так просто. Думаю, что бы сдать сегодня.

Аня не поверила, задумалась.

…Права ли она, и прав ли он? Не поехать в такое время — значит, грубо нарушить трудовую дисциплину. Ряшкову только это и надо. Выгонит с работы. И Ане страшно стало. Она мысленно выругала себя за то, что об этом раньше не подумала, сказала:

— Слушай, ведь тебя с работы могут снять.

— Ну и пусть. — Павел встал, крупно прошагал к вешалке и начал одеваться. — Пусть выгоняют. Без работы не останусь.

— Дело не в «без работы».

— А в чем, ну в чем?

— Да ты не кипятись. Иди сядь, поговорим серьезно. Другую работу тебе, конечно, найдут, но ведь стыдно. Ты только подумай! Надо как-то по-другому.

— Вот этого не знаю, — развел руками Павел.

— Я думаю, тебе надо ехать. Ведь в роддом тебя со мной все равно не пустят. — Аня улыбнулась и ласково потеребила мужа за чуб. — Увезти в роддом? Вот телефон. Вызову машину. И ничего страшного. Просто не подумав, я слезу пустила. Честное слово.

Павел ласково посмотрел на жену и улыбнулся.

— В общем, нам хорошо и редактору приятно.

— Ну… он, конечно, мог сделать по-другому, но… бог с ним. А ты езжай. Езжай, Павлуша. Ведь материал нужен не Ряшкову, а газете.

2

Аня уговорила мужа. Но Павел решил последнее это распоряжение редактора все-таки обжаловать, так как считал его грубым, чуть ли не жестоким.

«Это — возмутительный случай, — писал Грибанов в своей жалобе. — Я повиновался, но пишу не потому, что сам лично обижен, а потому, что это бесчеловечно, а значит, не по-государственному, антипартийно…»

Утром перед отъездом он зашел в обком и передал свое письмо секретарю Богунцова.

3

Поезд пришел в Светенск.

С высокого берега маленький город за рекой был как на ладони. Улицы, переулки, все постройки так хорошо видны, что почти каждый житель мог сейчас же разглядеть свой дом. Они в большинстве своем были старые, небольшие, с разноцветными крышами: тесовыми, почерневшими от времени, серебристыми, из белой жести, красными, зелеными. Среди этого разноцветья прижавшихся к земле домиков горделиво возвышались новые многоэтажные здания: хлебозавод, десятилетка, райисполком, школа механизации.

Как только поезд остановился, пассажиры бросились к переправе. Прыгали с высоких ступенек вагонов, подхватывали чемоданы, мешки, сумки и, перегоняя друг друга, кто крупным шагом, а кто рысцой, спешили к парому. Все громко разговаривали, шутили, смеялись. Настроение у пассажиров было самое беспечное, какое бывает у людей, которые закончили свой длинный путь, увидели родной город, в воображении уже ощутили домашнее тепло (ох, как это приятно почувствовать в холодное осеннее утро!), представили себе радость встречи с родными, с детишками.

Но миновав станционные склады, спешившие к парому люди вдруг застыли от удивления.

— Ну, чего там, реки не видывали? — крикнули плетущиеся в хвосте пассажиры.

Но такой реки горожане, пожалуй, действительно не видали. Мороз уже несколько дней наводил здесь свои порядки. Он высушил, закалил дороги, и они зазвенели. Решил сковать вот эту своенравную реку. Но она не захотела покориться. Переполненная кусками льда и снежной кашицей, река вздулась, осерчала и еще быстрее понеслась на восток, в объятия родного, могучего Амура.

Разливаясь все шире и шире, она затопила капитальные мостики — въезды на паром. Речники вынуждены были проложить на берег временные переходы в две доски.

Женщины и дети, боязливо озираясь, уступали дорогу мужчинам, а те сначала робко ступали, от качки размахивая руками, балансируя, потом пошли смелее. Доски прогибались, пружинили, шлепались о налетающие волны.

С первыми мужчинами Павел Грибанов перешел с берега на паром и сейчас стоял и смотрел то на шумную толпу, то на необузданную, бушующую реку. Река дышала холодом. Темная, мутная вода шла огромными волнами-наплывами, беспрерывно прибывая, грозя смести все попадающееся на ее пути.