За голубым Сибирским морем - [36]

— Холодно?

— Немножко.

— Сейчас я… — он хотел снять пиджак и накинуть ей на плечи, но она воспротивилась:

— Нет, нет, уже близко, дойдем — оденусь.

5

Во дворе дома колхозника был маленький сад, с клумбами и простыми скамейками из массивных досок. На одной из них и провели они этот незаметно промелькнувший вечер.

Когда в окнах погасли запоздавшие огни, а утомленные за день автомобили стали пробегать по улицам города все реже и реже, Ружена встала.

— Пора, Павел.

— Да, пожалуй.

Он взял ее за плечи, привлек к себе:

— Можно вас поцеловать?

— Ох, какой вы! — Ружена вздрогнула и рукой легонько оттолкнула от себя Павла.

— А косынку можно?

— Сколько угодно, нате, целуйте, всю, всю… — она звонко засмеялась, блеснув в ночи глазами.

Он схватил было ее шелковую косынку, — но Ружена вдруг вырвала ее, сказала:

— Так вот вы какой! Тогда… — Она сделала большую паузу, а затем рванулась к нему, но тут же остановила себя, зашептала: — Нет, нет… — Попятилась от него, держа одну руку у рта, как бы загораживаясь ею, а другой комкая косынку. Вот опять остановилась. Он тяжело дышал, стоял как вкопанный. — А завтра… увидимся? — как сквозь сон, услышал ее шепот.

— Завтра, завтра… Нет, Ружена, не могу. Завтра я буду на собрании горняков. А если…

Но она, не дослушав его, убежала.

6

Аня спокойно спала.

Когда Павел пришел, зажег свет, она сказала сквозь сон:

— Павлуша, в духовке ужин, поешь. А сколько времени?

— Сейчас посмотрю, — ответил он из коридора.

Долго возился с ботинками: что-то никак шнурки не развязывались… Потом в носках подошел к кровати. Аня молчала. Уснула.

Павел на цыпочках вышел на кухню, достал из духовки уже засохшие котлеты и стал ужинать. Ел торопливо, аппетитно: проголодался, да и на душе было хоть и тревожно, но радостно.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ ПО НОВОМУ ПУТИ

1

Рудник молчал. Голубенко послал напоминание, затем — второе, Шмагин дважды звонил. Чекаленко возмутился и позвонил редактору, обвиняя сотрудников редакции в том, что они разводят бумажную волокиту.

Ряшков вызвал Шмагина и предложил ему самому «расхлебывать эту кашу». И тогда Шмагин снова пошел в обком.

Юрмаков тут же вызвал к телефону Чекаленко, спросил:

— Как у вас с предложением Стрекача? Двигается дело или нет?

— Да, мы этот вопрос пересмотрели, идея хорошая, одобрили.

— А дальше? Насчет внедрения то как?

— Так вот… Конкретно в наших условиях она все-таки не годится, тут…

— Словом, идею одобрили, а предложение отвергли.

— Видите ли, мы обсуждали на техсовете, мнения разошлись.

— Поэтому и не ставите вопрос о строительстве разреза?

Чекаленко молчал. Юрмаков вздохнул и сказал:

— Что ж, вы однажды предложили поговорить с вашими специалистами. Вот и редакция этого просит. Давайте проведем у вас широкое совещание. Пусть сам народ скажет.

— Совещание? К сожалению, не смогу на нем быть: уезжаю в Главк, — сказал начальник рудника.

Но такой ответ не смутил Юрмакова, он спокойно ответил:

— Вы уедете — главный инженер будет. Потом он вас проинформирует. Он же ваш заместитель.

Чекаленко сжал кулак, ругнулся про себя: его расчет и тут не оправдался.

А телефон поторапливал:

— Значит, решили? Пусть товарищ Соснин готовит совещание.

— Соснин? Н… да… — неопределенно произнес Чекаленко. — Я вот раздумываю, Петр Егорович. Неудобно получится: обсуждать будут важнейший вопрос, а хозяин рудника в командировке. Понимаете? Я, пожалуй, свяжусь с Главком, может, поездку отсрочат.

— Ну что ж, дело ваше.

2

К совещанию готовились работники редакции, горячо готовился к нему и Чекаленко. В эти дни он со многими поговорил. И все наедине… (Новая технология, освоение, неприятности. А план? Руду-то спросят! Где уж там о прогрессивке!).

Готовился, чтобы отстоять свое, а потом сказать: «Ну что? Я же говорил…»

И вот совещание открылось.

Зал был переполнен.

Никакого доклада не было. Заведующий промышленным отделом обкома Юрмаков прочитал вслух статью Стрекача, попросил желающих высказаться и сел.

Наступила тишина.

Ни звука.

Все озираются, высматривая, кто же первый поднимет руку.

Молчат.

Грибанов и Шмагин сидели в третьем ряду. Они приготовились записывать. А пока посматривали то на сцену, то в зал. Ждали. Взгляд Павла уже не в первый раз останавливался на свежем «Крокодиле», который висел на стене, недалеко от трибуны. Художник очень ярко изобразил момент, когда рассвирепевший аллигатор своим трезубцем разбрасывал огромную кучу пухлых папок, разыскивая похороненные предложения рационализаторов.

И опять ждали. Пока еще не волновались: выступят, не «раскачались» еще, так бывает почти на всех собраниях.

И президиум сидел спокойно. Чекаленко, Ряшков, Стрекач, Соснин. Только узкие глаза Юрмакова энергично поблескивали, выискивая в зале поднятую руку.

В зале по-прежнему — тишина. Изредка слышался лишь неторопливый шелест блокнотных листков да еле уловимый беспокойный перестук пальцев Юрмакова.

…Но вот Юрмаков сильно стукнул пальцами по столу и встал.

— Однако хватит молчать. До совещания некоторые горячо спорили — здесь молчат. Интересно… Кто смелый, давайте.

— Разрешите мне.

— Пожалуйста. Слово имеет начальник рудника товарищ Чекаленко.

Чекаленко, как и тогда, в день открытия Дворца культуры, медленно шел к трибуне, посматривая под ноги. Оперся на трибуну, но тут же отдернул руки, взглянул на них, не замарались ли они, а потом уж окинул взглядом зал, блестя большими очками в тонкой серебряной оправе. Тут его чисто выбритые, припудренные щеки начали краснеть.