За годом год - [94]

Мария ушла. Иларио принялся перетирать рюмки.

Домой вернулся Хоакин.

— Ну что, все готово?

— Да.

— Тогда пошли. В метро будет тьма народу, надо выйти заранее.

— Возьмем такси.

— Как хочешь.

Таксист повез их по Сан-Бернардо. Мария с пасынком смотрели на улицу через стекла автомобиля. У касс кинотеатра толпился народ.

— Что идет? — спросила Мария.

— Кажется, «Третий мужчина!»

— A-а, это фильм, музыку из которого передавали по радио?

— Да. Под названием «Кафе Моцарта».

— А фильм интересный?

— Ничего. Про спекулянтов пенициллином.

— Я бы с удовольствием посмотрела. Столько лет не была в кино. Последний раз ходила с твоим отцом перед самым его отъездом.

Такси затормозило на перекрестке Гран Виа. Горел красный свет.

— Что ты думаешь делать, Хоакин?

— Еще не думал, буду обедать в какой-нибудь закусочной.

Автомобиль тронулся.

— У тебя, кажется, есть невеста?

— Да.

— Ну и как она?

— Мне нравится. Если хочешь, покажу ее фотографию.

— С удовольствием бы с ней познакомилась.

Мария взяла фотографию обеими руками. И долго рассматривала ее.

— Красивая, — сказала она и откинулась на сиденье. — Женись на ней. Теперь у тебя есть своя квартира.

Больше они не сказали друг другу ни слова. Придя на вокзал, Хоакин внес два чемодана в вагон, положил на верхнюю полку.

— Тебе повезло — у окошка, будет чем развлечься, — сказал Хоакин.

— Как ты думаешь, отец придет?

— Осталось еще полчаса, наверное, придет, — успокоил ее Хоакин.

— Поезд из Барселоны прибывает утром, я справлялась.

— Может, он не хотел заходить домой.

— Может быть.

— Давай прогуляемся?

— Пойдем.

Время ползло, как черепаха. Огромные стрелки на станционных часах размеренно перескакивали с минуты на минуту. Хоакин поднял голову, чтобы посмотреть, как они двигаются.

Они подошли к газетному киоску и стали рассматривать обложки журналов.

— Хочешь, куплю тебе журнал в дорогу?

— Давай, только чтобы было побольше картинок.

— Вот в этом много фотографий.

— Осталось еще двадцать минут.

— Да.

— Он не придет, я знаю.

Торговец мороженым и шоколадом, толкая перед собой тележку, громко расхваливал свой товар. В репродуктор объявили о приходе поезда на первый путь. Встречающие поспешно бросились на перрон. Носильщики с автокарами ловко распределяли между собой пассажиров.

Мария поднялась в вагон и высунулась в окно. Она пристально смотрела вдоль перрона, все еще надеясь увидеть Матиаса. Хоакин, стоя внизу, под окном вагона, поглядывал на часы.

— Осталось совсем немного, три минуты, — сказал он.

— Уже не придет.

— Да.

— Хоакин, я…

— Говори, Мария.

— Ничего. Передай только отцу, что я его ждала.

— Хорошо, Мария.

Наступила такая минута, когда и пассажиры, и провожающие желают лишь одного — отправления поезда. Никто уже ничего не говорит, только переглядываются.

Паровоз выпустил клубы пара прямо на платформу. Круглые, плотные тучки быстро поднялись к застекленному потолку вокзала.

Поезд дал гудок, медленно задвигались шатуны колес.

Паровоз снова загудел.

— Тронулся.

— Да.

— Прощай, Хоакин, береги себя.

— Прощай, Мария. Прощай навсегда.

— Прощай.

Пассажиры, высунувшись из окон, кричали слова прощания, махали платками. Провожающие махали рукой.

Хоакин не опускал руку, пока поезд не скрылся за поворотом.

Мария прошла и села в купе. Потерянная, с отрешенным взглядом, она отдалась своим мелким, незначительным мыслям.

* * *

После ареста Энрике Роса не знала ни минуты покоя. Тревога и тоска всецело овладели ею. Девушка словно перестала понимать, что творится вокруг нее. Дом, улица, друзья и знакомые — все будто сговорились отвлечь ее от воспоминаний. Росе становилось неприятно, когда друзья смеялись, пели или даже просто обсуждали свои повседневные дела. Для нее существовал лишь один Энрике. «Энрике говорил об этом так… Энрике считал, что…» Ей казалось, что все, даже самые верные друзья, мало вспоминали его, недостаточно говорили о нем, вели себя эгоистично, праздновали труса.

— Он поплатился за всех, — часто повторяла Роса.

Его голос, ласки, весь его облик Роса не могла забыть ни на миг, ни днем, ни ночью. Она вспоминала, как они вместе гуляли по вечерним улицам, сидели в сумерках у реки. Бесшумная, тихая река, казалось, замирала у их ног. Энрике, взобравшись на край бетонного парапета, говорил о своих стремлениях и надеждах, о любви. О свободе. «Над всем этим надо еще много думать», — часто повторял он. Он объяснял ей вещи, которые она не всегда понимала, но интуитивно чувствовала, что они связаны с планами и надеждами на лучшую жизнь. Они усаживались рядышком, прижавшись друг к другу, и смотрели на водную гладь, на берега, поросшие густой травой. Деревья, вечерние сумерки — все было наполнено неведомыми голосами, неясными звуками. Вода, словно расплавленная сталь, тускло поблескивала в глубине, у набережной.

Казалось, стоит протянуть руку, и она коснется Энрике. Вспоминая его, видя его перед собой, Роса испытывала одновременно и радость и печаль. Он верил во все: в жизнь, в людей! Идя с ним рядом, она училась у него любви.

Когда его арестовали, все словно рухнуло. Роса не могла думать ни о чем, кроме него. Она даже стала избегать людей, чтобы, оставшись одной, вспоминать о нем. Но одиночество оказалось еще тяжелее печали. Тогда Роса разыскивала его друзей, товарищей по работе, всех, кто знал его, был с ним знаком, чтобы из их уст услышать о тех идеях, во имя которых боролся ее Энрике. По вечерам она часто навещала Элену, чтобы дождаться прихода Аугусто.