За две монетки - [28]

Значит, община франкоговорящая, уточнил Гильермо на всякий случай. Да, кивнул Джузеппе, на сто первом круге по клуатру останавливаясь наконец передохнуть. Настоятельница, госпожа Ивановская, говорит и пишет по-итальянски, более того, приезжала в свое время в Рим по поводу своей научной работы — она переводчик и преподаватель; но остальные по большей части говорят исключительно по-русски, у нескольких наиболее образованных, включая Ивановскую, второй язык — французский. Наследие абрикосовской общины, а может, дореволюционной интеллигенции: там французский был обязательным вторым языком культурного человека, даже категоричнее, чем в средневековой Англии…

Прекрасно, не скрывая облегчения, сообщил Гильермо. Страшные истории про заморенных в лагерях сестер, про крохотный островок католиков в центре советского мегаполиса радовали его сердце, как глоток настоящей жизни. В воздухе опять будто бы забился кончик длинного стяга. Бенуа Дюпон почувствовал зов пути, настоящего далекого пути, и кровь побежала по жилам куда быстрее. От дамы Сфортуны, сколько Гильермо себя помнил, всегда можно было оторваться, выйдя в дорогу.

— Можно считать, что предварительное ваше согласие я получил? Отлично, отлично. Подождите, я вас еще ознакомлю с разными частностями…

Dio mio, почему же Джузеппе всегда так выражается — предварительное, ознакомлю… Неужели написание официальных документов портит человека столь стремительно, или здесь обратная связь — Джузеппе потому и для того и избрали провинциалом? Доменико сказал бы — «Ну как, правда поедешь? Не побоишься?»

— Я хочу, — просто ответил Гильермо, невольно складывая пальцы крестом. Конечно же, под скапулиром. Потому что это был совсем не Доменико.

Ах, как же он обрадовался, идиот, думал — ловко получилось сбежать! Хорошо еще, что на капитуле, когда провинциал объявил о его назначении, «звездой экрана» стал все-таки не он.

— Брат Гильермо согласился, а социем ему, по обсуждении с приором, мы решили послать одного из молодых…

Сразу несколько молодых братьев с надеждой напряглись на своих местах. Даже Анджело, который отродясь не сидел на капитулах иначе, чем нога на ногу, или по крайней мере раскачиваясь на стуле, или хотя бы откинувшись на спинку — и тот стал похож на идеального новиция с гравюры Доре: весь подобрался, руки кротко сложены на коленях, прямой и смиренный. Еще бы, такое приключение! Советский Союз! Спортивный туризм в виде прикрытия! Опасность и удовольствие в одном флаконе, и перед употреблением встряхнуть.

— Молодого брата, который, по словам отца приора, свободно владеет русским языком. Причем, что особенно полезно для нашей ситуации, он изучал его не в образовательном заведении, а у себя дома, так сказать, в языковой среде. Брат Марко Кортезе, я о вас, конечно. Что вы скажете на мое предложение?

А что мог сказать брат Марко на его предложение — он так шумно вдохнул, будто больной-сердечник, что о Гильермо все и думать забыли. Смотрели — кто с завистью, кто с улыбкой, кто с безошибочной приязнью старшего — как брат-студент, схватившись за сердце, пытается совладать со своей радостью. Еще бы ему не радоваться — и двадцати пяти нет, а такое дело выпало!

У Марко в буквальном смысле слова перехватило горло, так что на глазах выступали слезы, но выдавить не удавалось ни единого звука. Сквозь шелест голосов — «Хей, Марко, только не хлопнись тут в обморок от счастья!.. — Ну, поздравляю… — Вы что, дурно себя чувствуете?… — Эмоциональный юноша, однако, да и я бы в молодости… — Да у нашего Марко прямо-таки синдром Стендаля!» — он успел проделать гигантскую работу. Зала капитула плыла перед глазами, как после пузырька валерьянки, братья, оставаясь на своих местах, одновременно разъезжались в стороны, размазывались.

— Ну же, фра Марко, возьмите себя наконец в руки. Вы ведь не думаете отказаться?

Ну-ка назови причину, ну-ка спаси его, Гильермо, хоть ты крикни вот прямо сейчас — я с ним не поеду никуда! Скажи что попало, скажи — он гомосексуалист: это же превосходная причина для отказа. Потому что через пять минут уже поздно будет!

— Нет, конечно. Не думаю.

Хороший мальчик, улыбайся, пусть еще немножко все они посмотрят только на тебя, чтобы никто не увидел, как брат лектор Гильермо-Бенедетто, храбрый, умный и взрослый, до тошноты желтея, борется со своим детским страхом.

«Сука. Проклятая сука».

Через пару минут, когда взгляды отхлынули от Марко, бывший Бенуа Дюпон уже понял, что дешево отделался — всего-то сломал ноготь о сиденье стула.

Глава 5 You've got to hide your love away [7]

18 июля 1980 года

Некоторые братья Санта-Мария Новеллы пользовались услугами парикмахеров; Гильермо не входил в их число. Его забота о собственной внешности ограничивалась собственноручным подстрижением усов и бородки — единственной детали, хоть насколько-то заботившей брата магистра. Усы он начал отращивать, вернее, перестал сбривать в тот самый год, как пришел в монастырь кандидатом: растительность на лице помогала ему, тонкокостному и хрупкому, выглядеть примерно на свой возраст, а не сильно младше. Заботы же о шевелюре он уже сколько лет подряд предоставлял брату Лучано, обладателю машинки для стрижки и минимального умения ею пользоваться. К нему ходили все, кто считал, что стрижка ежиком достаточно хороша и прилична для клирика после досадной отмены такой прекрасной вещи, как тонзура. Стоило волосам Гильермо отрасти сантиметра на три, они начинали нахально завиваться, причем не в итальянском каракулевом стиле, а крупными мягкими кольцами, как у мамы, молодя и придавая ему вид слишком уж романтичный; так что брата Лучано приходилось посещать не реже раза в месяц, ну, максимум в два. Гильермо уж и не помнил, когда последний раз был в парикмахерской. То ли в студентате, то ли сразу после рукоположения…