За чужую свободу - [5]

Лев Кириллович пожал протянутую руку. Исполнив свои обязанности, князь отошел к жене.

– Вы сами военный, – быстро начал француз, обращаясь к Льву Кирилловичу, – вы, конечно, поймете меня. – Его щеки покраснели. – Я полковник легкого конного полка кавалерии неаполитанского короля… Я в плену… Вам известно, что война перенесена за границу. Вы можете представить мои чувства. Я был при Маренго, Аустерлице, Иене, Фридланде и Ваграме… Сам император вручил мне этот крест Почетного Легиона на полях Ваграма. Могу ли я быть спокоен, томясь в плену, когда новая, страшная война началась против моего императора. Вы ведь понимаете меня?

– О да, – ответил Бахтеев, – я понимаю вас, я бы сам испытывал на вашем месте те же чувства.

– Вот видите! – воскликнул француз. – Мне тяжело видеть торжество победителей… Но, быть может, благоразумие одержит верх. Император Наполеон всегда высоко ставил императора Александра. Они могли бы поделить мир пополам…

– Это говорит и мой дядя, – ответил Лев Кириллович.

– Вот видите, видите, продолжил Соберсе, – граф Румянцев, ваш канцлер, против войны. Говорят, князь Кутузов тоже против. Ваша родина разорена. Чего же хотите вы? Увлекаясь личной дружбой к прусскому королю или ненавистью к Наполеону, ваш император губит свою империю.

– Я не могу обсуждать поступков моего императора, – сухо отозвался Лев Кириллович.

– О, я понимаю вас, – воскликнул Соберсе, – я знаю, что значит преданность императору. Но я хочу сказать, что, несмотря на войну и поражения, мы не чувствуем к вам ненависти. Ведь и вы тоже? Да?

– Да, – ответил Бахтеев, – вы правы. Хуже всех вели себя в России немцы и особенно баварцы.

– Видите! И вы хотите их защищать! – с горечью воскликнул Соберсе.

Этот пленный французский офицер внушал Бахтееву невольную симпатию.

– Мы еще поговорим, – сказал он, пожимая руку французу.

А в другом углу салона слышался слащавый голос Гольдбаха:

– Наши герои Штейн и Шарнгорст. Вся Германия восстала. У нас есть свои Тиртеи, Арндт и Кернер. У нас будут и свои амазонки и свои Жанны д'Арк. Пожертвования текут рекой. За железное кольцо – символ жертвы родине – отдают последнее достояние. «Отдаю золото за железо»(«Gold gab ich fur Eisen»), как выгравировано на этом кольце. Наши потомки будут с гордостью показывать это железное кольцо – символ героизма и самоотверженности. Германия восстала, как один человек. Студенты, профессора, как великий Фихте, художники, как Щадов, поэты, как Кернер и барон де ля Мот – Фуке, идут в ряды народной армии. За это железное кольцо наши девушки отдают золото своих волос. О! Германия освободит мир от этого чудовища! – с пафосом добавил Гольдбах.

– При помощи русских штыков, конечно, – насмешливо проговорил князь Никита.

При этих словах Гольдбах сразу остыл и словно отрезвел от своего увлечения.

– Вы забываете, дорогой Гольдбах, – все тем же тоном старого вельможи продолжал князь, – что Наполеон еще располагает силами Рейнского союза, а Пруссия… Ну, да, конечно, у Пруссии нет более Фридриха Великого.

И князь отвернулся от смущенного Гольдбаха.

– Союз с Пруссией заключен шестнадцатого февраля в Калише, – лениво произнес Бахметьев.

– Хвала Богу, – отозвалась Напраксина, – рука Провидения указует путь спасения народов от антихриста.

Видя, какой оборот принимает разговор, Соберсе незаметно вышел из комнаты.

– Рука Провидения, по моему мнению, – насмешливо сказал старый князь, – должна бы указывать на разоренную и испепеленную Россию. Здесь наше дело. Мы спасли себя, и довольно. У меня вот рекрутов требуют. Найдут ли – не знаю! Но кого найдут – те пойдут. Они пойдут, – с силой добавил он, – оставя свои разоренные гнезда, невспаханную землю, умирающие от голода семьи. Они пойдут. Куда? Зачем? Спасать чужие народы? Поистине перст Провидения указывает не туда, куда нужно.

– Вы кощунствуете, – с негодованием произнесла Напраксина, – разве наш император не Божий помазанник?

– Император остается императором, – сухо произнес князь, – но Россия тоже остается Россией.

Лев Кириллович с глубоким вниманием слушал эти разговоры. И странно, прирожденный воин, он шел теперь на новую войну без увлечения, без сознания необходимости и правоты того дела, за которое он готовился умереть.

Эти разговоры были как бы подтверждением его внутренних опасений.

Княгиня молча слушала, и на ее холодном прекрасном лице не выражалось ни единого движения чувств, быть может, волновавших ее душу.

IV

Устроившись у дяди, Лев Кириллович принялся за хлопоты. Прежде всего ему надо было восстановить свои права, так как он был исключен из списков армии» за смертью», и затем получить назначение в действующую армию.

С отъездом государя в армию словно наступила полная анархия во внутреннем управлении государства.

Государь уехал еще 7 декабря, в сопровождении обер – гофмаршала графа Толстого, государственного секретаря Шишкова, графа Аракчеева, статс – секретаря графа Нессельроде, д. ст. сов. Марченка и своего неизменного друга генерал – адъютанта князя Петра Михайловича Волконского.

Во всех правительственных учреждениях царил невообразимый хаос. Огромная империя, хотя победоносно вышедшая из тяжелого испытания, но все же разгромленная, обнищавшая и разоренная, колебалась на своих могучих корнях. Все органы управления были расстроены, местные правительственные учреждения растеряли все свои документы, дела судебные, имущественные, все то, что сплетает в один клубок судьбы людей. Неоконченные тяжбы, спорные процессы, бесчисленные ходатайства по самым разнообразным вопросам – все пришло в хаотический беспорядок. Новая начавшаяся война наносила последний удар всем надеждам. Тысячи просителей, разоренных помещиков, искалеченных солдат и офицеров, осаждали канцелярии, не встречая ни привета, ни ответа. Империя была похожа на титана, захворавшего тяжелой болезнью. Ей был нужен покой и отдых после страшных нечеловеческих напряжений минувшего года, когда волна народного чувства достигла своей предельной высоты и теперь вдруг отхлынула, открывая бездну нищеты.