За чужую свободу - [39]

– Скоро у вас опустеет, – сказал Новиков, смотря в окно.

– Да, – ответил Готлиб, – все, кто имеет силы держать в руках оружие, уйдут туда, – и он сделал неопределенный жест рукою. – Останутся только женщины, дети и старики, как я. Вот когда я тоскую о своей молодости и еще о том, что у меня нет сына, – грустно закончил он.

Герта вспыхнула и низко опустила голову. Новикову показалось, что на ее глазах блеснули слезы. Ему стало жаль ее.

– Вы должны благодарить Бога, господин Гардер, – сказал он, – за то, что у вас есть дочь. Отечество требует не только крови своих сыновей, но героизма и самоотверженности своих дочерей, их забот, их мужественного сердца, вдохновляющего мужчин на битву.

Готлиб бросил на Герту полный любви взгляд.

– Вы не так меня поняли, господин офицер, – ответил он. – Я хотел бы, кроме дочери, еще иметь сына, чтобы отдать все на жертву родине, так как у меня ничего нет иного. Сам я никуда не гожусь…

Герта совсем притихла, не поднимая потемневших глаз от недопитой чашки с кофе.

Бахтеев взглянул на часы и встал.

– Однако нам пора, – сказал он. – Благодарю вас, господин Гардер, благодарю вас, фрейлейн Герта.

Зарницын и Новиков поднялись тоже.

– Действительно, пора, – произнес Зарницын. – До свидания.

Они поклонились и вышли.

Герта молча убирала со стола. Готлиб задумчиво сидел, опустив голову.

– Да, – прервал он наконец молчание, – у нас ничего нет, что могли бы мы пожертвовать отечеству. Герта, – продолжал он, и его голос дрогнул, – у меня есть еще моя старая скрипка… она дорогая… Я стар, пальцы меня уже не слушают… продай скрипку…

Его голос оборвался.

Герта порывисто выпрямилась. Она знала, что скрипка была, после нее, лучшим сокровищем старика. Она знала, что эта скрипка в минуты тоски, уныния и горя была единственной отрадой и утешением старика…

– Никогда, отец, – решительно сказала она, тряхнув головой. – Никогда! Я уже думала… и мы, быть может, найдем что‑нибудь.

– Найдем, – грустно повторил старик. – Ты знаешь, я лишился теперь последних уроков, у тебя тоже теперь мало работы… Ведь не можем же мы взять деньги с русских офицеров, принесших нам свою кровь!

– Нет, – покраснев, сказала Герта, – мы не возьмем с них денег. Мне князь сказал, что они не обременят нас. Он, очевидно, хотел говорить о плате, но я отклонила этот разговор. Нет, я надеюсь на другое.

Готлиб вопросительно смотрел на дочь. Герта, видимо, была смущена.

– Я встретила вчера жену городского советника Мельцер, – в смущении произнесла она. – Фрау Мельцер сказала, что у нее много работы, и велела мне зайти сегодня. Я сейчас пойду к ней, – торопливо добавила она.

Старик покачал головой.

– Этот толстый Мельцер дурной человек, – сказал он, – при его богатстве он с трудом пожертвовал двадцать талеров и всячески бранит Штейна за войну. Говорит, что король никогда бы не согласился, если бы не Штейн. Еще бы, он богат… Ему все равно, что король, что Наполеон. Он всюду говорит, что война одно разорение, что мирным гражданам и так хорошо живется, а Наполеона все равно не победить… Не стоит и идти к нему… – закончил старик.

– Я все же пойду, отец, – ответила Герта, – его жена, кажется, хорошая женщина.

– Ну, что же, иди с Богом, – произнес Готлиб.

Герта поцеловала отца, взяла в руки плетеную сумку, накинула на голову темную косынку, позвала Рыцаря и вышла.

III

На улице было большое оживление. Все словно куда‑то торопились. Особенно много народу направлялось по большой улице к ратуше, где записывались ополченцы и принимались пожертвования. По дороге Герта встречала и ополченцев в серых и черных куртках, высоких сапогах, в разнообразных шапках, на которых виднелся жестяной крест с надписью: «С Богом за короля и отечество».

Некоторые из ополченцев шли с ружьями, другие были опоясаны саблями, с пистолетами в чехлах. Были и с пиками. Вид у всех был веселый и бодрый.

Герта шла быстро, не останавливаясь, но совсем не к дому советника Мельцера. Она остановилась на углу у дверей маленькой парикмахерской. На пороге, глазея на толпу, стоял молодой человек. Увидя Герту, он радостно улыбнулся и низко поклонился.

Это был парикмахер Ганс.

– С добрым утром, фрейлейн Герта, – начал он, – куда спешите?

В этом квартале маленького городка все знали друг друга, тем более Герту, которая сама ходила на базар и шила на многих. А парикмахеру Гансу удалось даже один раз причесать ее, когда она в прошлом году собиралась на свадьбу соседской дочери. Кроме того, как профессионал, он любовался тяжелыми волосами Герты и уверял, что таких кос нет больше в Бунцлау, да мало, пожалуй, найдется и во всей Пруссии.

– Нет, Ганс, – ответила Герта, – я прямо к вам.

– Ко мне! – воскликнул радостно Ганс, – милости просим. Уж не предстоит ли в ратуше бал по случаю пребывания высоких гостей? Ну, что ж! Из ваших волос, фрейлейн Герта, мы сделаем восьмое чудо света. Вы будете красивее покойной королевы. Милости просим.

Он пропустил в свою лавочку молодую девушку с Рыцарем, который в этой местности пользовался не меньшей известностью, чем его хозяйка.

Герта не торопясь сняла со своих роскошных волос косынку, положила на стул сумку и, обратившись к Гансу, сказала: