За чужую свободу - [27]

– Не всякому выпадает на долю счастье видеть знаменитого Дюмона.

Старик гордо выпрямился.

– А, молодой человек, я еще не забыт. Я думал, что меня давно похоронили. Со смерти князя Потемкина я перестал бывать в обществе, – сказал старик, – а этому уже двадцать лет. Прошу садиться, еще раз добро пожаловать, – закончил он.

«Положительно, в этом домике чудеса, – думал князь, с удовольствием принимаясь за еду. – Кто бы мог ожидать здесь такого изысканного завтрака!»

А старик продолжал с увлечением говорить:

– Да, в последний раз я был на том знаменитом праздни ке, который дал светлейший князь Потемкин императрице в свой последний приезд в Петербург… Я уже был не молод. Мне было за шестьдесят лет, но я все же выступал тогда в балете. Тогда светлейший подарил мне брильянтовую табакерку. Ах, что это был за вельможа! Но это был печальный день. Я помню, как князь, провожая императрицу, опустился на колени и заплакал. И она заплакала, поднимая его с колен, заплакал и я, – говорил старик, и на его глазах появились слезы. – Мы словно чувствовали, что больше никогда не увидим этого героя… Так и вышло… А потом настали иные нравы. Словно душу вынули… И мне нечего было делать.

Старик грустно поник головой.

– Да, вам есть что вспомнить, – задумчиво произнес князь.

– О, есть, – воскликнул старик, делая широкий жест рукой, – каждая вещь в моей квартире связана с воспоминанием. Вот этот серебряный бокал для вина, – продолжал он, поднимая бокал, – ведь это работа Бенвенуто Челлини, и он был подарен мне императрицей Екатериной в первые дни восшествия ее на престол. Эта трость, говорят, принадлежала Бирону. Граф Безбородко, у которого была единственная в мире коллекция тростей, предлагал мне за нее тысячу червонцев. Но я не отдам ее ни за какие деньги, так как мне подарил ее Потемкин за то, что я учил танцам его любимую племянницу графиню Браницкую. Попробуйте этого вина, – любезно предлагал старик, – ведь это рейнское из погребов императрицы Елизаветы. Я берегу его для дорогих гостей.

Князь поклонился.

– Благодарю вас, – ответил он, – вино действительно чудесное.

– О, оно старо, как я, – засмеялся Дюмон, – и кроме того, покойная императрица хорошо знала толк в вине…

Дюмон был, очевидно, рад слушателю. Рассказы и анекдоты текли неиссякаемой струей.

Вереницей проходили перед воображением Левона потревоженные тени забытых вельмож и жеманных красавиц минувших царствований.

Время летело незаметно. Среди вызванных живыми рассказами старика призраков прошлого забывалась современная жизнь.

– Как интересно было бы моему дяде князю Никите побеседовать с вами, – заметил Левон, – ведь вы, наверное, встречались с ним.

– О да, – ответил старик, – как же не помнить князя Бахтеева. Было время, о нем говорил весь Петербург.

– Может быть, вы сделаете нам честь посетить нас, – сказал Левон.

Старик покачал головой.

– Нет, из этого домика я уеду только умирать… во Францию…

– Как! – воскликнул Левон, – вы хотите уехать из России?

– Приближается смерть, – грустно произнес старик. – Вся жизнь моя прошла в России. Здесь я пережил и свою славу, и своих друзей, все мои привязанности… У меня ничего не осталось здесь… И я хочу умереть на родине.

Он низко опустил голову, и на его глазах вновь блеснули слезы…

– Вот он, – указал старик на Соберсе, – возбудил во мне воспоминания о далекой и прекрасной родине… Я унесу из России благодарные воспоминания… Но где я родился – там и умру… Я уже решил это…

С чувством глубокого уважения смотрел Левон на этого старика, в котором на краю могилы вдруг пробудилась тоска по родине и, быть может, поздние упреки совести, что он посвятил всю свою жизнь чужой стране… Почти умирающий, он почуял властный призыв крови, и смертная тоска, жажда увидеть свою родину неотразимо овладели им…

У князя мелькнула мысль, куда же он устроит свои драгоценные коллекции, но он не решился спросить об этом. Разве возможно везти все это с собой!

Соберсе слушал слова старика, низко наклонив голову, и было видно, как всякое упоминание о Франции мучило его.

Князь встал.

– Я должен ехать, – сказал он. – Благодарю вас за часы, проведенные у вас. Но вас я еще увижу перед отъездом, – обратился он к Соберсе.

– Я думаю, – неопределенно ответил виконт.

Это посещение несколько развлекло Левона. По дороге домой он вспомнил рассказы старика, всю обстановку его квартиры, особенно его забавляло воспоминание о старухе Дарье, так свободно объясняющейся по – французски. И хотя не было ничего удивительного в том, что женщина, прожившая полвека в доме француза, умела говорить по – французски, все же ему казалось забавным такое сочетание: крепостная Дарья с подоткнутым подолом, с повойником на голове – и французский язык.

XXI

В первый раз вышла Ирина к обеду, к общему столу. За обедом был только один гость – Евстафий Павлович. Ирина вышла с тем же холодным, надменным выражением лица, которое знал Левон в первые дни знакомства. Она равнодушно поздоровалась с ним и сухо ответила на его вопрос о ее здоровье. Словно всем своим видом, своим тоном она хотела сказать: какое вам дело до меня? Оставьте меня одну…