Я обрываю на полуслове, потому что мой отец не один. С ним высокая худенькая девушка с огромными иссера-синими, близорукими глазами, очень румяная и гладко-прегладко причесанная на пробор.
Что-то холодное, что-то высокомерное было в тонком с горбинкой носе и в серых выпуклых глазах девушки.
— Кузина Нэлли. — проговорил «солнышко», поворачиваясь к черноволосой девушке, — вот моя девочка, полюбите ее!
Девушка приставила черепаховый лорнет к глазам и окинула меня очень внимательным взглядом.
— Какая нарядная! — произнесла она сдержанно. Сама она была одета очень скромно во что-то светло-серое. Костюм, однако, безукоризненно сидел на ней.
Она протянула мне руку. Я нерешительно подала свою. Быстрым взглядом обежала она мои пальцы, и вдруг брезгливая улыбка сморщила ее губы.
— По кому ты носишь траур, дитя? — сносила она, слегка улыбаясь.
Я не поняла сначала и робко взглянув на «солнышко». Лицо отца было залито румянцем, в глазах его видно было смущение. Тогда я, недоумевая, взглянула на мои пальцы. Ничего, решительно ничего особенного не находила я в этих тоненьких, красноватых детских пальчиках, если не считать резких черных полосок под ногтями на самых концах. Но взглянув сначала на отца, потом на молодую девушку и, наконец, на мои пальцы, я быстро сообразила, что именно за черные полоски обратили внимание Нэлли и вызвали ее замечание.
И я вспыхнула и смутилась не меньше папы.
— Такая нарядная хорошенькая девочка и такие грязные ногти! — проговорила между тем Нэлли своим бесстрастным голосом, от которого мурашки забегали у меня по спине.
— Как же тебе не стыдно приходить в таком виде в гости? — произнес с укором отец.
— Папа Алеша. — Горячо вырвалось у меня, — Я не виновата… я торопилась…
— Что это? Как она вас называет, Alexis? — спросила удивленным голосом Нэлли. — Па-па A-ле-ша! — протянула она, и голос ее дрогнул от затаенного смеха.
Ну, уж это было слишком! Она могла возмущаться моим нарядом, моими грязными ногтями, но… смеяться над тем, как я называю мое «солнышко»! Какое ей до этого дело?
Я уже готова была ответить какою-нибудь неожиданною резкостью, как вдруг из-за поворота аллеи быстро подбежал ко мне поручик Хорченко, один из часто бывавших у нас товарищей моего отца. Это был очень веселый человек, охотно шутивший и игравший со мною. И мы были с ним всегда хорошие друзья.
— Ага, вот вы где, моя маленькая невеста, — проговорил он, вырастая передо мною, как Конек-Горбунок, в сказке, перед Иванушкой. — Осмелюсь надеяться на счастье вести вас к столу? — дурачась и смеясь произнес он, подставляя мне руку калачиком.
Вмиг и моя стычка с детьми, и неприятное знакомство с теткой — все было забыто. Я подала руку моему кавалеру и мы смеясь пошли вперед.
За столом мой веселый кавалер посадил меня подле себя, накладывал кушанья и пресерьезно уверял, что у него в Малороссии, как у злодея Синей Бороды в сказке, четырнадцать жен томятся в подземелье замка и что я буду пятнадцатая. Я хохотала как безумная. Мне было страшно весело.
— А знаете, Михаил Лаврентиевич, — совершенно разойдясь, очень громко проговорила я, бросив торжествующий взгляд на Нэлли, которая сидела визави, около моего «солнышка», — я охотно поехала бы с ваши и стала бы пятнадцатой женою Синей Бороды. Ведь вы бы не стали упрекать меня за не совсем хорошо вычищенные ногти, как это думают некоторые классные дамы?.. Не правда ли?
Я увидала, как при этих словах вспыхнуло и без того уже румяное лицо Нэлли — и втайне торжествовала победу.
Обед прошел весело и оживленно. Мне правда, было не совсем хорошо на душе после злополучных сцен в саду, но я умышленно громко разговаривала и хохотала, чтобы показать Вове и его компании, как я веселюсь здесь, как чувствую себя отлично без них.
Вова сидел по соседству с Лили за обедом и внимательно слушал громкий и непринужденный рассказ Лили. Лили держала себя совсем как взрослая. После обеда хозяйка упросила одного из присутствовавших офицеров сыграть на рояль. Он сел, и через минуту из-под белых длинных пальцев офицера полились чудные звуки. Мне, казалось, что эти, что эти звуки говорили о цветах и небе, таком лазоревом и прекрасном в летнюю пору, и о пении райских птичек, — вообще о чем-то ином, чего еще не могла понять, но уже смутно охватывала впечатлительная, душа маленькой девочки…
Я стояла глубоко-потрясенная, взволнованная… Я забыла все: и стычку в саду с молодежью, и ненавистную Нэлли Ронову, словом все, все… Мне казалось, что я нахожусь в каком-то волшебном чертоге, призрачном и прекрасном, где легкокрылые прозрачные существа витают в голубом эфире и поют чудесный гимн, сложенный из дивных звуков!
Вдруг резкий смех, раздавшийся над моим ухом, точно ножом резнул меня по сердцу.
— Пожалуйста, не проглоти нас, Lydie, ты разинула рот, как акула.
И вмиг, и призрачный чертог, и легкокрылые эльфы — все исчезло. Предо мною стояла рыжая Лили и хохотала до слез над моим открытым ртом и над моим растерянным видом. Но странно, я не рассердилась в этот раз на маленькую насмешницу. Моя голова еще была полна звуков, слышанных только что. Мое сердце горело.
