За Черту - и Дальше - [7]

«А почему так?»

«Почему всегда там останавливаются? Ты это спрашиваешь?»

«Ага.»

«Знаешь, я так пока и не понял, как задать поезду этот вопрос», сказал он. «Может, ты сам это сообразишь, ты ведь задаешь чертовски много вопросов.»

Я извинился, что разбудил его, и смягчившись, он сказал, что это не беда. Из своего рюкзака он вытащил фляжку, сделал глоток и передал мне. Тепловатая вода. Но вкус приятный.

«Не хочешь назвать мне свое настоящее имя?», спросил он. «Если придется тебя представлять, то мне лучше знать, как тебя называть.»

«Морис», ответил я. «Морис Шовалтер.»

Он попробовал выговорить, нахмурился и сказал: «Черт меня побери, тебе лучше подходит Билли Пропащий.»

x x x

Поезд затормозил и остановился, полукольцом охватив подножие холма. Мы спрыгнули и пошли вверх по склону, продираясь сквозь густой кустарник с большими плещущими на ветру листьями, проливавшими на нас воду, когда их отодвигали. Собаки крутились у ног, тявкая и обнюхивая траву, мешая идти. С вершины холма на востоке за обширной равниной виднелись ярко-голубые озера, вчерне похожие на пунктуацию еще не написанного абзаца — россыпь точек, точек с запятой, вопросительных знаков на глади непомерной желтовато-зеленой страницы. Еще далее темный туман расстилался на весь горизонт, разорванный по всей длине грядой грозных гор раз в десять больших чем те, что мы проехали, покинув Кламат-Фоллс, их вершины так теснились друг к другу, что походили на график, предсказывающий продвижение особо неустойчивого бизнеса. Когда я спросил Писцинского, что за ними, он ответил, что не знает, он не очень далеко путешествовал по равнине, указав на область, отмеченную тремя маленькими круглыми озерцами, образовавшими иллюзию невидимой сентенции, у которой отсутствует формальное завершение и которая просто обрывается…

«Мы зовем эти горы Стеной», сказал он. «Поезда ходят туда и кое-кто из парней поехали в ту сторону. Ни один не вернулся, чтобы рассказать.» Он сощурился в серую муть. «Не слишком хороший аргумент, чтобы за ними последовать.»

Какое-то время мы шли вдоль хребта, потом по тропе красной грязи, свернувшей вниз в гущу джунглей. Собаки бежали впереди и сзади, нюхая листья и ползающих тварей, шевеля ушами на разнообразные жужжащие звуки насекомых, предположил я — исходящие из чащи. Примерно через пять минут спуска тропинка выровнялась и зазмеилась вдоль речного русла, я слышал, однако, не видел, близко текущую воду. Множество стволов небольших деревьев покрывала мозаичная чешуя бледно-голубого и тускло-зеленого цвета, казавшаяся слоем потрескавшейся глазури — она блестела там, где на нее падало солнце. Листья, качавшиеся над головой, были резными и мясистыми, словно бледно-зеленые, вялые, бескостные ладони. Лианы так густо переплетались наверху, что я не мог сказать, принадлежать ли листья деревьям или это часть какой-то паразитной растительности. Солнечный свет пробивался в расселины листвы, бросая на тропу золотые мазки. Взгляд проникал в джунгли всего на дюжину футов по обе стороны, а потом сталкивался с непроницаемой стеной растительности, и я не понимал, как лишь с двумя-тремя сотнями людей, живущих За-Чертой, тропинка поддерживается такой четкой. Я никогда раньше не бывал в тропических джунглях, но мне думалось, что там должно быть жарче и пахучее, чем здесь. Все напоминало весенний день, и хотя я снова и снова замечал намеки на гниение, преобладающим запахом была густая цветочная сладость.

Еще через несколько минут мы достигли берега реки, и у меня отпала челюсть перед тем, что я увидел на противоположном берегу. Казалось, люди жили там в кельях, которые каким-то образом держались в кроне непомерного дерева. Я видел, как они расхаживают в своих отдельных комнатках в рамах из веток и листьев. Потом я различил отблеск чего-то похожего на полированные стены и понял, что то, что я принимал за дерево, это, должно быть, развалины древнего здания, высотой этажей в семь (оценочно, потому что пол кое-где опустился, кое-где поднялся), занимавшем несколько сотен футов вдоль берега реки, вся структура заросла мхом и лианами, фасад осыпался, оставив десятки келий открытыми непогоде. Одеялами и другими занавесями были завешены многие из этих отверстий. Перед руиной распласталась полоска голого камня, на которой в темно-зеленой воде несколько человек стирали белье и развешивали на просушку. Это был отель Конрад-Хилтон для хобо из джунглей, и я не был бы сильно удивлен, увидев швейцара, охраняющего вход, в дырявом цилиндре и фраке, курящим найденный окурок сигары.

Двадцать — двадцать пять собак шныряли по камням или просто валялись на солнышке, и когда их приметили наши псы, они радостно загавкали. Пара людей помахали нам и я услышал, как кто-то поприветствовал Писцинского.

«Ты, кажется, говорил, что люди здесь не рождаются», сказал я Писцинскому. «Так откуда же взялись эти гребаные развалины?»

«О чем ты, черт побери, толкуешь?», спросил он. «Здесь нет развалин.»

«Тогда это как называется?», показал я на противоположный берег.

Он то ли фыркнул, то ли хохотнул. «Это не развалины, приятель. Это дерево.»