Южный ветер - [28]

— А теперь, — продолжал он, обращаясь к Денису, — скажите, как подвигается ваш итальянский?

— Спасибо, довольно прилично. Что меня смущает, так это французский. Никак не научусь правильно спрягать.

— Это и вправду изъян, — сказал, возникая на сцене, дон Франческо, и отеческим тоном прибавил: — Но не пугайтесь. Всему своё время. Вы ещё молоды. А вы, госпожа Стейнлин, вы ведь учите русский?

— Выучила несколько слов, — она приятно зарделась. — В нём есть некоторые звуки, словно воду льют в кувшин, — и не лёгкие, и малоприятные. Я не так быстро всё схватываю, как некоторые. Миссис Мидоуз постоянно говорит со своей сицилийкой на хинди. И та отлично её понимает.

— Как легко этому народу даётся чужой язык! — сказала Герцогиня.

Мартен заметил:

— А я и не собираюсь учить итальянский. Я говорю с ними на латыни. Они прекрасно всё понимают.

— Да ещё на какой латыни, Мартен! — рассмеялся Денис. — Не диво, что они понимают. Я к вам зайду утром в четверг. Не забудьте.

— У меня не было счастливой возможности учиться, подобно вам, в частной школе. Но в общем, мне удаётся вытянуть из них всё, что мне нужно, — и он метнул распалённый взгляд в сторону Анджелы, которая, нимало не смутясь, вернула ему через плечо точно такой же. Денис, по счастью, смотрел в другую сторону.

— Ах, если бы у меня были такие же возможности, как у вас, — шутливо вздохнув, произнесла Герцогиня. — А то нас так бестолково воспитывали. В школе я почти ничему и не научилась. Ужасно жаль. А, кстати, епископ! Совсем забыла вам сказать. Я получила от вашей кузины очаровательную записку. Она не может прийти. У ребёнка режутся зубки да ещё эта жара его мучает. Боюсь, придётся вам ехать к ней… Мистер Кит, я не успела поблагодарить вас за книгу и за цветы, которые вы мне прислали. Совершенно, ну совершенно восхитительные цветы. Вы только взгляните на них! Вы меня балуете, право! Хотя книга мне, пожалуй, пока не очень нравится. Эта леди Сесилия, и её горничная, и мужчина, забыла, как его, — чего они только не вытворяют! По-моему, не очень приятные люди.

— Так ведь вас окружают одни лишь приятные люди, Герцогиня. Зачем же вам про них ещё и читать? В подлинной жизни так много приятного. Давайте же изгоним его хотя бы из наших книг.

— Пугающая доктрина. По-моему, «парроко» собирается уходить. Почему все уходят так рано?

Она удалилась.

— Считается, что англичане дурные лингвисты, — сказал дон Франческо. — Это одно из любопытных наднациональных заблуждений, вот как говорят, что французы — вежливая нация…

— Или что у домашнего варенья вкус лучше, чем у купленного в магазине, — добавил Денис. — Я должен помочь Герцогине попрощаться с гостями. Она любит, чтобы в таких случаях кто-нибудь был под рукой. Ей необходимо эхо. А я понемногу становлюсь довольно приличным эхо.

— О да, — с некоторой резкостью откликнулся Кит, — вполне симпатичным эхо. А следовало бы стать голосом. Воспользуйтесь моим рецептом, Денис. Пещера Меркурия.

ГЛАВА VIII

Граф Каловеглиа сказал:

— Как жаль, что учёные всё же отвергли латынь в качестве средства общения, с помощью которого формулировались и фиксировались идеи! Разве сама возможность окончательного и авторитетного установления значения каждого слова не дала бы нам неисчислимых преимуществ? А по мере необходимости можно было бы создавать новые слова. Произошло бы скачкообразное накопление знаний, перекрёстное опыление культур. При нынешнем же положении дел половина интеллектуалов в мире пишет о том о сём, не зная, что предмет их писаний давно уже исчерпан другой половиной. Можно было надеяться, что Коммерция, разрушившая географические барьеры, сделает то же самое и с политическими. Куда там! Обострив присущую человеку жажду наживы, она обозначила между нами границы, поддерживаемые с ожесточением, доселе неслыханным. Мир разума не расширился, он съёжился и стал ещё более провинциальным. Люди утратили способность видеть дальние горизонты. Никто больше не пишет для блага человечества, для блага цивилизации; каждый пишущий хлопочет о благе своей страны или секты, о том, чтобы позабавить друзей или позлить врагов. Плиний, Линней, Гумбольдт^{52} — они восседали на вершине горы, обозревая ландшафт, раскинувшийся у них под ногами, и даже если какую-то небольшую долину окутывал туман, общие очертания земли оставались для них различимыми. Вы скажете мне, что в наши дни невозможно, уподобляясь этим людям, собрать воедино все нити знания, что они слишком разнообразны, слишком далеко уходят одна от другой. Большей ошибки нельзя и представить. Ибо существует тенденция совершенно иного порядка — тенденция к унификации. Нити сходятся воедино. Средневековому сознанию были ведомы многие истины, враждующие одна с другой. Ныне все истины видятся как взаимозависимые, и никогда ещё синтез идей не был достижим с большей лёгкостью. Конфликт между национальностями и языками — вот что служит помехой для этого движения. Страдает же от неё человечество в целом. И приятие универсального языка науки могло бы в значительной мере устранить эту помеху. Когда сбудется моё предвидение и великие южные расы сольются, образовав величественный союз, когда Средиземноморье вновь, как ему предназначено, станет центром человеческой активности, тогда несомненно будет осуществлён некий замысел подобного рода.