Южный ветер - [104]

Тысячу раз жаль, что Герцогиня, придя в бурный восторг от одержанной ею победы, сделала новость о предложении миллионера всеобщим достоянием. Ибо распространение её привело к результатам несчастным и непредвиденным. Комитет, состоявший до той поры из восьми респектабельных членов, стремительным и загадочным образом распух до четырнадцати. К нему примазались шестеро новых джентльменов, и в их числе неудобосказуемый мистер Хопкинс, причём все шестеро, как впоследствии выяснилось, были людьми сомнительной честности. Посредством небольших пожертвований в создававшийся фонд, рознившихся от пяти до четырнадцати франков, они ухитрились включить свои имена в список членов, полагая, что стоит рискнуть незначительной суммой, дабы иметь возможность урвать кусок от Коппеновского полумиллиона, которого может ещё и не придётся расходовать на покупку или аренду трёхкомнатной «санатории».

Образованному в благотворительных целях комитету долженствует уподобляться жене цезаря^{138}. Между тем этот быстро стал приобретать сходство с супругой Клавдия^{139}. Если бы им по-прежнему руководил прямой и рассудительный мистер Фредди Паркер, он быстро избавился бы от нежелательных элементов, дабы сохранить пресловутые объедки для себя самого. Однако с того времени, как заболела его хозяйка, мистер Паркер по всей видимости удалился от мирских забот. Он обратился в невидимку. Теперь же, когда хозяйка его скончалась, он, как предполагалось, станет невидимым в ещё большей степени. Для всех вовлечённых в осуществление проекта лиц это был тяжёлый удар; хотя самым тяжёлым он оказался для самого Консула, когда тот, выйдя в общество из своего скорбного заточения, узнал, какую возможность он упустил.

Каждый из членов небольшого подкомитета, явившегося к мистеру Киту, чтобы сообщить ему о выдвинутом миллионером условии и заручиться его участием в осуществлении проекта, собирался тем же утром принять участие в похоронах хозяйки мистера Паркера. Этого требовали приличия. По настоянию Главного санитарного врача впечатляющее событие, итак уже запоздавшее на день, было окончательно назначено на десять тридцать сегодняшнего утра. Соответственно, на виллу «Кисмет» они явились ни свет ни заря — в девять часов, полагая, что им удастся за имевшееся в их распоряжении малое время вытянуть из Кита сумму, размер которой принудит старого Коппена выполнить данное им обещание.

Впоследствии они сообразили, что в этом и состояла совершённая ими в самом начале роковая ошибка. Им следовало сдержать охватившее их нетерпение и подождать более удобного случая.

Они бы и подождали, если бы в число депутатов не замешался преследовавший собственные цели мистер Хопкинс, человек сомнительных мотивов и не менее сомнительного прошлого. Этот господин настаивал на том, что промедление может иметь роковые последствия. Мистер Кит, уверял он, с пониманием отнесётся к их нетерпению. Через день-другой миллионер уплывёт. Он может покинуть Непенте ещё до того, как они обратят в наличные его чек или даже получат таковой. И что тогда? А то, что весь план может рухнуть и, — мысленно добавлял он, — не видать мне тогда моей доли наживы.

Другие депутаты, те что пореспектабельнее, поддались его натиску. Они возражали, но тщетно. Тщетно указывали они, что ван Коппен не из тех, кто отказывается от своих слов; что чек можно подписать и в Америке и вообще где угодно; что суть вопроса не в миллионере, а в его добром друге мистере Ките; что они могут всё испортить, обратившись к нему в такое неподобающее время. Они проявили слабость.

Конечно, им следовало подождать. Ибо Кит любил одиночество во всякое время и любой из дюжины его садовников мог сообщить депутатам, что подобно иным уважающим себя мыслителям, Кит имеет привычку завтракать не раньше девяти тридцати и что до этого времени приближаться к нему попросту опасно. Нелишне было также поинтересоваться образом жизни мистера Кита у его проживающих на Непенте соотечественников. Библиограф, допустим, мог бы сказать им, что «около одиннадцати Кита обыкновенно тошнит», — желая посредством этой шутливой нелепицы намекнуть, что тревожить его до указанного часа небезопасно. Как бы там ни было и какой день в году ни возьми, Кит определённо пребывал до завтрака в раздражении, а в этот именно день в раздражении необычайном, поскольку выпавший днём раньше пепел мало того, что причинил ему разного рода материальный ущерб, так ещё и погубил нежные цветы одной бесценной ипомеи. Уже этого одного хватило бы, чтобы раздосадовать и архангела. Сверх того, мистер Кит, подобно всем прочим, — а он всегда старался поступать, как того требуют приличия, — накануне несколько перебрал. Что обыкновенно превращало его в человека на редкость неприветливого, церемонного и обидчивого.

Тут-то на него и наскочила эта горстка чопорных идиотов. В обыкновенных обстоятельствах он попытался бы обойтись с ними повежливее. Нынче же ему едва-едва удалось выдавить простое приветствие. Они перехватили его по пути из ванной комнаты в парк — к обильному завтраку под любимой пихтой, от которой открывался вид на тирренские воды; его цветистый халат и шитые золотом турецкие туфли до странного не вязались с их чинными, припахивающими нафталином одеждами, в которые они облачились по случаю похорон. В кратчайших выражениях извинившись за свой наряд, в этот час утра приличествующий джентльмену, как он смел думать, не менее любого другого, мистер Кит предложил им сесть и выслушал то, что имел сообщить назначенный Комитетом оратор, — он слушал и зловеще помаргивал, похожий в своих очках на ослеплённого солнцем филина.