Южный Урал, № 2–3 - [44]

Бахтинов взял Савельева под руку:

— Что ты меня убеждаешь, — сказал он тихо, — я и так сейчас самый счастливый человек в мире…

Они вышли на балкон. Ночь была звездная и тихая, легкий ветерок доносил запахи цветов и особенно крепкий запах табака. Электрические фонари освещали асфальтированную площадь, кусты зелени, скамейки, на которых приютилась молодежь. Откуда-то снизу, из темноты неслись звуки баяна, и девушка невысоким, приятным голосом пела.

Бахтинов закурил.

— Знаешь, — сказал он, — у меня теперь такое же чувство, как тогда, помнишь, когда прокатали первый броневой слиток на блюминге…

Бахтинов облокотился на перила и молчал, поглощенный воспоминаниями. Вспомнил он ночь, когда собрались они у блюминга. Решался успех целого периода напряженной борьбы за выполнение важнейшего задания Родины, это были минуты рождения магнитогорской броневой стали. Бахтинов видел, как старший оператор поднимался на пост управления блюминга, как доставали из нагревательных печей первый слиток броневого металла и как его положили на рольганг. В эту минуту его охватило мучительное волнение…

Когда слиток выскочил из валков после последнего обжатия, стало так радостно на душе, словно в эту минуту была получена большая и радостная весть с фронта… Бахтинов провел рукой по лицу, словно смывая задумчивость, и обратился к Савельеву:

— Ну, пошли домой, завтра у нас большой день.

— Ты о предложении Тищенко говоришь?

— О нем…

— Действительно, завтра большой день. Этот Тищенко наш, молодец, мудрая голова…

Они вышли в фойе. Здесь было пусто — все, повидимому, ушли слушать концерт. Спустившись вниз по лестнице, они вышли на театральную площадь. Играл баян, и молодежь, образовав широкий круг, с азартом плясала.

* * *

На следующий день Савельев зашел к Бахтинову в кабинет в тот момент, когда он и старший оператор блюминга Алексей Ильич Тищенко обсуждали вопрос о предстоящем испытании новой схемы калибровки, предложенной стахановцем. Тищенко стоял у стола заваленного схемами. Это был высокий, плечистый парень с простым и красивым лицом, с густыми, вьющимися каштановыми волосами. Одет он был в обычную синюю спецовку, заправленную в сапоги.

Савельев помнил Тищенко еще с той памятной июльской ночи тридцать третьего года, когда в присутствии Серго Орджоникидзе был прокатан первый слиток на магнитогорском блюминге. Сейчас это был уже не тот вихрастый паренек, каким он помнил его, а возмужалый, опытный рабочий, прославившийся своим стахановским трудом, коммунист, награжденный орденом Ленина за свое неутомимое новаторство и мастерство.

Тищенко держал в руках блокнот и о чем-то, повидимому, рассказывал Бахтинову.

— Так ты, Алексей Ильич, говоришь, уже пробовал катать по новой схеме?

— Пробовал, Борис Петрович, вот какое обжатие давал, посмотрите. — Бахтинов внимательно изучал записи в блокноте Тищенко.

— Так, так. Очень хорошо, Алексей Ильич, очень хорошо… Значит в отдельные часы катал на 6 слитков больше прежнего? Ну что же, давай начнем удивлять мир, Алексей Ильич.

— Удивлять, это, конечно, можно, Борис Петрович. Да мы-то решили не только мир удивить, но кое-что поважнее: хотим взять новые социалистические обязательства и вызвать на соревнование всех прокатчиков.

— А кто это — мы?

— Мы — партийная группа бригады. Сейчас собираемся, будем обсуждать этот вопрос. Вот Георгий Васильевич будет, — показал он на Савельева. — Не зайдете ли?

— Хорошо, сейчас придем, — сказал Бахтинов.

Тищенко ушел, и Бахтинов смотрел ему вслед сквозь большое, почти во всю стену, окно.

— Красивый парень, — сказал он. — И внешне красив и душа у него замечательно красивая. К каждому делу, как хозяин подходит, как государственный человек.

Бахтинов развернул перед Савельевым схему калибровки блюминга, составленную калибровочным бюро на основе опыта и предложения Тищенко.

— Понимаешь, что получается, — сказал он Савельеву, — ведь и мы думали насчет сокращения количества пропусков, думали и сомневались: выдержат ли валки, справятся ли с таким темпом другие станы, освоят ли его операторы. Всякие сомнения возникали. Сомневались ведь, товарищ инженер?

— Ну что ж, сомневались. А теперь не сомневаемся.

— Правильно, — весело сказал Бахтинов, — а теперь не сомневаемся… А почему? Пришел такой человек как Тищенко и говорит: я на практике все это уже испробовал и прекрасно получается, а теперь, товарищи инженеры, давайте узаконим это. Вот как учит нас рабочий класс. Учит и подталкивает.

— Да, Борис Петрович, Тищенко мыслит по-инженерному.

Бахтинов возразил:

— Скажи лучше: мыслит новаторски, по-стахановски. Сейчас такое пошло, что не всегда разберешь, где в стахановце кончается рабочий и начинается инженер.

— Дела хорошие, — серьезно говорит Савельев, — радостные…

Тищенко решил собрать партийную группу, чтобы проверить, все ли готово, все ли коммунисты поняли свою задачу в борьбе за внедрение нового метода работы. Теперь, когда и руководители цеха, и главный калибровщик одобрили его предложение, важно было тщательно подготовиться к новому испытанию, мобилизовать всю бригаду.

Когда Бахтинов и Савельев пришли в красный уголок, здесь уже сидели начальник смены Синьковский, мастер Розенков, второй оператор Неделько, электрик Козыренко, вальцовщик Пономаренко. Это был боевой отряд бригады, его костяк. Мастер Николай Розенков вот уже полтора десятка лет идет рука об руку с партгруппоргом Тищенко. Оба они награждены орденом Ленина, оба учились в школе мастеров социалистического труда, вместе они сейчас изучают историю большевистской партии; электрик Козыренко — бывший фронтовик, заслуженный боевой командир, а теперь отличный производственник, пропагандист и агитатор. Да и все коммунисты бригады — это закаленные, волевые люди. И даже кандидат партии Василий Сабаев, пришедший недавно из ремесленного училища, и тот чувствует себя среди этих людей уверенно и твердо.