Южный Урал, № 2–3 - [27]

Ф у р е г о в. Пришел, так уж войду.

М а к с и м  Ф е д о с е е в и ч. Садитесь, Николай Порфирьевич. Гостем будете.

Ф у р е г о в (садится). Спасибо. (С горечью.) Да, гостем… А праздник сегодня… (Вспомнив просьбу Веры — молчать — оборвал себя.) К-хм… (Пауза.) Скажу я тебе, Максим Федосеевич… Не пришел бы я, да… в общем, пришел я к тебе не как директор, а просто как старый товарищ. С сегодняшнего дня директора у нас нет.

М а к с и м  Ф е д о с е е в и ч. За что ж тебя сняли? Насколько я знаю, министерская комиссия отмечает, что рудник работает хорошо?

Ф у р е г о в. А почему хорошо?

М а к с и м  Ф е д о с е е в и ч. Ну, буровой агрегат, многозабойный метод по всем шахтам…

Ф у р е г о в. Вот именно. А как я этому делу помогал? Помнишь октябрь?

М а к с и м  Ф е д о с е е в и ч. Припоминаю.

Ф у р е г о в. Чужие заслуги присваивать не хочу.

М а к с и м  Ф е д о с е е в и ч. Так-таки сам и уходишь?

Ф у р е г о в. Уже заявление подал.

М а к с и м  Ф е д о с е е в и ч (сильно дымя трубкой, ходит по комнате, затем подходит к Фурегову, строго смотрит ему в лицо.) А мы тебя не отпустим.

Ф у р е г о в. Кто это — вы?

М а к с и м  Ф е д о с е е в и ч. Мы? Рудник — вот кто мы. Не отпустим и все тут.

Входит Ольга Самсоновна.

О л ь г а  С а м с о н о в н а. Здравствуйте, Николай Порфирьевич. (Стелет на стол скатерть.) А у нас-то радость…

Ф у р е г о в. Так, вы знаете?

О л ь г а  С а м с о н о в н а. Что Васенька-то вернулся? (Счастливая, смеется.) Знаю, кому же еще знать!

Ф у р е г о в. Поздравляю.

О л ь г а  С а м с о н о в н а. Максим, помоги-ка мне, пожалуйста… (Шепчет.) Консервы там надо раскрыть. Извините, Николай Порфирьевич. (Выходит с Максимом Федосеевичем.)

Входит Ефимушкин.

Е ф и м у ш к и н. Илья пришел?

Ф у р е г о в. Нет, Вера Ивановна побежала за ним. Просила старикам не говорить, пока самого не приведет.

Е ф и м у ш к и н (озорно улыбаясь). Правильно! (Затуманился вдруг.) Что же ты, начальство?..

Ф у р е г о в. Считай, бывшее.

Входит Максим Федосеевич. Увидев Ефимушкина, остановился.

М а к с и м  Ф е д о с е е в и ч. Прямо диву даюсь: весь генералитет у меня собирается! (Здоровается с Ефимушкиным.)

Ф у р е г о в (вздохнув). Генералитет…

М а к с и м  Ф е д о с е е в и ч (неодобрительно кивает в сторону Фурегова). Это ж додуматься надо!

Е ф и м у ш к и н. Откровенно говоря, когда я узнал, я обиделся. Такой шаг, и со мной — ни слова.

Ф у р е г о в. Я боялся, что ты… помешаешь моему решению.

Е ф и м у ш к и н. Может быть, хоть объяснишь?

Ф у р е г о в. Долго рассказывать… (Пауза.) Я еще осенью задумался. Помнишь, мы как-то говорили в парткоме? Затем — бюро горкома. А главное — жизнь. За пять месяцев эта новая машина все перевернула. Ясно, рассуждать не о чем.

Е ф и м у ш к и н. Видел я, как холодно тебе на свежем ветру… Все ясно. А рассуждать — и очень серьезно рассуждать, Николай Порфирьевич, нужно! Я видел, как холодно тебе на свежем ветру…

Ф у р е г о в. Вчера я нашел подлинного виновника аварии на Северной. Это — я… Прав ты был тогда, Максим Федосеевич. Да, и во всем — не Безуглый, а я. Илья твой — выдержанный человек. Но он просто человек, и не больше. А у человека бывает предел терпению.

Е ф и м у ш к и н. На поступок Ильи у меня особый взгляд. У коммуниста не должно быть предела терпению. Об этом спорить не будем. А твое признание… дорогое признание!

Ф у р е г о в (с улыбкой). Может быть, это случилось потому, что некоторые книги начали перемещаться из книжного шкафа в более обязательное место… Да и критика одна не ходит. Самокритику в подружки берет… Рубанул ты меня, а потом я и сам…

Е ф и м у ш к и н. Вот-вот, с этой лесенки и посмотри на свой уход, как ты выглядишь?

М а к с и м  Ф е д о с е е в и ч. Скажем прямо, неважнецки выглядит.

Е ф и м у ш к и н. Открыл правду, испугался и бежать.

М а к с и м  Ф е д о с е е в и ч. Тебя всегда любил коллектив, и ты его любил. Только последнее время…

Е ф и м у ш к и н. Да, когда ты хотел переспорить все четыре шахты, уважение пошатнулось. Но у тебя столько возможностей его укрепить! (Пауза.) Скажи откровенно, разве тебе не жаль расставаться с рудником?

Ф у р е г о в. Как — не жаль? Мое детище.

Е ф и м у ш к и н. Знаешь, в чем твоя беда? Туго ты новое принимаешь. А истина в том, что новое неизменно побеждает. Это — правило без исключений. Если хочешь, в этом — наше постоянство. Ты усвоил это, наконец, — значит, ты нашел себя.

Ф у р е г о в. Утешаешь?

Е ф и м у ш к и н. Нет, я радуюсь, Порфирьич. Ты нашел себя, поверь мне! Увидел свои ошибки, пережил горе — значит, поднимаешься.

Ф у р е г о в. Это правильно.

Е ф и м у ш к и н. Ну, вот видишь. Тяжело признавать свои ошибки. Горе… Но, подумай, Порфирьич, какое это все же светлое горе! (Пауза.) А вообще-то у меня сегодня чудесно начался день. В техотдел пришел механик Чугунов и принес такую мысль, что и агрегату нашему не уступит.

Ф у р е г о в. Чугунов — это с Четвертой?

Е ф и м у ш к и н. Да. Творит народ! Весь народ творит. (Пауза.) Эх, Порфирьич… Такие люди, такой рудник!..

Ф у р е г о в. Что и говорить. Мой рудник.

Е ф и м у ш к и н. Конечно, твой!

Ф у р е г о в. Но как мне с этой комиссией? Я же им заявил…