Южный Урал, № 10 - [3]

Путь к свободе был крут и тернист.

Но для счастья простого народа

Шел на муки, на смерть коммунист.

По партийному смелому зову

В буре грозных октябрьских вьюг

Он разбил вековые оковы,

Сбросил цепи с натруженных рук.

И любовью народа согретый,

Шел в атаку, сметая врагов,

Чтоб свободное знамя Советов

Утвердилось на веки веков.

Он Отчизну по сталинским планам

Вел по светлой дороге труда,

Жизнь принес он в пески Туркестана,

В кишлаки протянул провода.

По-гвардейски отважен и стоек,

За собой увлекая народ,

На несметных лесах новостроек

Он дерзает и рвется вперед!..

Коммунист!

                 На огромной планете

Эти буквы, как звезды, горят.

Сколько бедных, бесправных на свете

На Союз наш с надеждой глядят!

Рождены мы для взлета крутого,

Нам размах созидания дан.

И великая партия снова

Грандиозный вручила нам план.

С ним в простор лучезарного века

Трудовая вступает семья.

Новый план — это гимн Человеку,

Это явь коммунизма, друзья!..

Чтоб цвели города и станицы,

Чтобы думы народа сбылись, —

В краснозвездную нашу столицу

Делегаты на съезд собрались.

Гром оваций в ликующем зале!

Каждый взгляд и горяч и лучист:

Входит вождь человечества Сталин —

Зодчий мира,

                 солдат,

                         коммунист!

Л. Татьяничева МЫ — ПАРТИИ НАШЕЙ СЫНЫ Стихотворение

Звенит над землей в поднебесье,

Плывет на высокой волне

Привольная русская песня

О нашей великой стране.

Внимая ее переливам,

Встают молодые леса,

Тучнеют колхозные нивы,

Озер голубеют глаза.

Слова этой песни простые,

Но чувством большим скреплены:

— Мы дети свободной России,

Мы партии нашей сыны.

Мы строим мартены и домны,

Дворцы для рабочих квартир,

И счастья не знаем огромней,

Чем в мире отстаивать мир.

Лютуют враги за кордоном,

Но только напрасный расчет.

Живая вода Волго-Дона

По нивам колхозным течет.

Не в дальней дали, за горами,

Не в дымке мерцающих рек —

Он здесь,

             Он растет вместе с нами

Грядущего солнечный век.

Счастливых детей наших встретит

Он светом и щедрым теплом.

Зажгли мы огни пятилетий

Своим вдохновенным трудом.

Нам большего счастья не надо,

Чем счастье любимой страны.

Мы — люди особого склада,

Мы — партии нашей сыны.

В. Кузнецов ОТЧИЗНЕ Стихотворение

Я желаю тебе, моя Родина-мать,

Богатеть,

Расцветать непрестанно,

И лесами шуметь,

И морями сверкать

В опаленных степях Казахстана.

Я хочу,

Чтоб по вольным просторам земли

Плодоносные яблони с Юга

Все смелее и дальше бы

К Северу шли

И дошли до Полярного круга.

Я хочу, чтоб все ярче,

Светлей, горячей

Наши мирные зори сияли.

Наша воля крепка,

Наша дружба прочней

Златоустовской кованой стали.

Нет ни штормов, ни смерчей —

Нет силы такой,

Чтобы ясное солнце затмила…

Мать-Отчизна моя!

Будь во веки веков

Неприступною крепостью мира!

Н. Заржевский В ЭТИ ДНИ Рассказ

Шорник Харлампиев сидит на самодельном стульчике и неторопливо петлю за петлей навязывает на конце ремня медные проволочные кольца.

Рабочее место Харлампиева между четвертым и пятым участками цеха. На четвертом работают сложные, многошпиндельные токарные станки-автоматы, на пятом шлифовальные камни снимают с деталей сотые доли миллиметра. На четвертом цокают, автоматически поворачиваясь, головки суппортов, рычат резцы, вгрызаясь в обрабатываемые ими детали. На пятом — шелест ремней, шипение камня, снимающего тонкий, не видимый глазу слой металла, да золотистые пучки искр, рассыпающиеся мелкими, гаснущими звездочками.

На четвертом, на пятом и на других участках цеха работают сложнейшие точные, высокопроизводительные станки. А среди этого сосредоточения воплощенной в металл человеческой мысли, среди высококвалифицированных рабочих цеха, ловко и умело-управляющих сложными станками, сидит на стульчике шорник Харлампиев, чинит, тачает ремни.

Рукава гимнастерки Харлампиева закатаны, и крепкие руки лежат на покрытом масляными пятнами фартуке. На левой руке — шрам. Если б снять замасленную гимнастерку, с которой, как с другом, жаль расстаться, обнажился бы еще один шрам, покрупней, возле левой ключицы.

— То собаки Адольфа памятка, — говорит иногда Харлампиев, и спокойно добавляет, — однако и Егора Харлампиева тоже не один фашист вспоминает…

До войны Егор управлял комбайном, потом воевал, а теперь работает шорником.

К Харлампиеву, в его огороженный жестяным заборчиком «отсек», то и дело заходят рабочие. Старые кадровики — те идут степенно. Протянут табачок или угостят «Беломором», скажут:

— Почини, пожалуйста, побыстрей.

— Можно, — спокойно отвечает Харлампиев и назначает время, когда нужно придти за ремнем.

Молодежь, ремесленники, — те без особых церемоний кричат:

— Эй, шорник, давай быстро! Одна нога здесь, другая там!

Девушки — те более ласково, «товарищем Егором» зовут, мило улыбаются и просят.

Каждому хочется скорей. Да только у Егора не десять рук, а всего две. Из них одна перебита. И что «Беломор» кадровиков, что улыбки девушек, — Егору безразлично. Курево и свое имеется, а улыбки… Егор и раньше, когда был молодым, не очень-то таял от улыбок, а теперь, когда сорок стукнуло, и подавно. Зина, текстильщица, жена Харлампиева, на которой Егор женился уже после войны здесь, в Челябинске, иной раз даже поворчит на мужа: «Человек как человек, доброта есть, не скуп, хозяин хороший, а вот веселости мало».