Южный Урал, № 1 - [84]

Было ясно, что более удобного места, защищенного с трёх сторон водой этих речек и болот, богатого лесом и плодородными, ещё нетронутыми полянами, — вряд ли где-либо можно найти.

Разведка вернулась к привалу.

Арсеньев посмотрел на пленных, распорядился:

— Попытать про воровские дела.

Башкир отвели.

— Велеть драгунам устраиваться командами, как способней. Походу более не будет. Здесь офундуем крепость. Господину Шишкову с помощником произвести чертёж тому городку, сообразуясь с местностью, как способней его офундовать.

10

Зауральская глухомань ожила разом. Сотни драгун с топорами и пилами разбрелись по берёзовой роще. Вскоре послышались первые удары топора, терявшиеся в лесной глуши, но вот они чаще, больше и вот уже несутся со всех сторон. Повалились вековые берёзы.

Полковнику доложили, что пленные башкирцы пытаны, плетями биты, и на расспросных речах показали:, что они Таймасовы людишки, что тот Таймас Шаимов — старшина Каратабынской волости, и все эти угодья входят в его владения, а юрты его невдалеке по Миассу, у Аргази-озера, что с воровскими башкирами они никаких делов не имеют и сами ходили на них воинским походом, те воровские башкирцы им не дались и ушли в поход под ближние русские селения жильё зорить, людей рубить и скот в полон брать.

Башкир, что немного говорил по-русски, показал:

«Слышал-де он, что воровские люди по весне ходили под Далматов монастырь и там русские деревни пожгли, людей в полон захватили и скота много угнали, а в апреле и мае не раз нападали на Катайский острог, только все их противные атаки в том остроге были отбиты артиллерией. А в начале июня те воровские шайки ходили на село Уксянское с деревнями, которые обратили в пепел. Много тут было побито жителей, частью полонено, но больше они разбежались. А Крутихинскую слободу, хотя держали в осаде, токмо взять её не могли. Да слышно-де, что и в Окунёвском дистрикте не всё благополучно. Неверные башкирцы во многих людях ушли туда на воровство: чинят грабежи, убийства, людей полонят и скот зорят. А более он ничего не слыхивал».

Толмач подал полковнику лист плотной синеватой бумаги с изложением пыточных речей.

Арсеньев сказал:

— Писать немедля во известие статскому советнику Татищеву в горное правление, полковнику Тевкелеву в Чебаркуль, да в Сибирскую губернскую канцелярию о сих воровских делах башкирцев. Да присовокупить, что в самонужнейшем месте по Миассу-реке, подле реки Челябки, как поведено, крепость строить начали…

И подумав немного добавил:

— Челябинскую… А тех паутов от башкирцев пустите на волю и строго подтвердите, что, паче чаяния, будут пойманы на воровстве, веры им никакой не будет и подлежат они жесточайшей расправе…

11

Зауральские русские слободы продолжали пылать. Башкирские набега не утихли. Командиры отрядов гонялись за мятежными шайками. То и дело вспыхивали соломенные пуки на маяках, предупреждая об опасности. На открытых местах дни и ночи стояли пикеты. В кустарниках, лощинах и оврагах укрывались секреты. У переправ и бродов стояли дозоры. Спокойствия ещё не было. А к новопостроенным крепостям тянулись группами и в одиночку подводы охочих людей. Одни ехали порожняком, налегке в Чебаркульскую крепость к Тевкелеву для записи в «Тысячное войско», которое повелела собрать Анна Ивановна. Другие плелись на поселение с семьями, домашним скарбом, скотом и птицей.

Доверенный Кузнецов с солдатом разъезжали по деревушкам, кликали охочих людей к переселению в Челябинскую крепость. Проехали по монастырской вотчине.

Ушники доносили старцам нерадостные вести: появился-де крутихинский мужик Стёпка Кузнецов, по прозванию Таушкан, и народ баламутит. А мирские людишки совсем ошалели, нарадоваться не могут тому его известию, пишутся подряд семьями в реестры… В монастырских «здельях» остановка. Мужики отказываются выполнять работы. Они и свои пашни забросили: сеять-де не к чему. Говорят:

— Будет, покарёжили на дармоедов-то… Пора пожить своей волей.

Старцы нервничали. Злились. Порешили Кузнецова арестовать.

Архимандрит Порфирий подговорил посильнее служек, прихватил попроворней монахов, вооружил воинство фузеями и отправился на поиски Степана.

А Степану что — не страшно. Прочётный указ при нём. Пусть попробуют — не те времена…

У завалинки мирской избы собрались кружком широковцы.

Старец Порфирий появился неожиданно. Монахи оцепили мирскую избу. Архимандрит — рысцой к Степану; смотрит грозно.

— По какому праву народ куражишь, сарынь проклятая! Не позволю! О шелепах соскучился… — угрожал старец.

Степан спокойно достал из-за пазухи мешочек, привязанный на тесёмке, извлёк из него листок бумажки и подал Порфирию.

Старик покосился, зло рванул из рук листок, поблеклыми глазами впился в каракули, написанные полууставом. Прочёл, перевернул, взглянул на обратную сторону — чисто, снова повернул.

— Та-та-та-ти-щев… — прошептал сквозь зубы, скреплённую печатью подпись.

Он скомкал листок и в ярости бросил его в лицо Степана. Кузнецов усмехнулся, бумажку поднял.

— Рады, сучьи дети… Диаволы… — выругался старец. И, не вытерпев, зарычал на мужиков:

— Разойдись!.

Мужики сидели смирно. Ни один не тронулся с места. Было тихо. Непокорство тяглых взбесило старца.