Южный Урал, № 1 - [67]

— Следующий! — сказал Данилыч, встряхивая простыню.

Начальник пожарной охраны поднялся и пошёл к креслу.

Воспользовавшись паузой, один из молодых людей спросил слепого:

— Что же с девушкой?

— А вот, слушайте: очнулся я только в госпитале. Нас подобрали продвинувшиеся вперёд наши части. Оказалось, что немцев было трое. Одного Надя убила выстрелом из револьвера, который я слышал. С двумя другими у неё произошла рукопашная схватка. Они пытались, должно быть, взять её живою, но легли рядом с нею. На теле Нади не было обнаружено других следов ранения, кроме раны, полученной от разрыва мины. Она, видите ли, была ранена в ногу тогда ещё, вместе со мной от разрыва мины, но скрывала от меня это. В неравной борьбе она истекла кровью от этой раны.

Да! Так вот, друзья, осталось во мне жгучее неугасимое чувство мести. И я сказал себе однажды: «Надя права. Стоило жить!». Радость мщения! Радость жизни! Это — святое чувство. Отомстить за родину, за себя, за Надю, за Колю Кайдалова. За всё зло, которое причинил нам враг. Отомстить! После я испытывал это чувство каждый раз, когда своими, зрячими теперь, руками упаковывал капсюли для фронта на военном заводе. Я вспоминал при этом, как лишённый всех других средств защиты и мести, я зубами вгрызался в горло врага…

— Чья очередь? — спросил Данилыч.

Теперь была очередь слепого. Он бережно положил на стол свою скрипку в футляре и на звук голоса смело пошёл к креслу.

Грустная, едва уловимая улыбка блуждала на его лице, обращенном к зеркалу, которое быть может впервые бесполезно для клиента, принимало в себя его отражение.

Он молчал, послушно подставляя под бритву старого мастера свои щёки.

Данилыч тщательно пробривал.

Вдруг слепой поднял осторожно руки и тихо произнёс:

— Постойте, папаша!

Данилыч остановился.

— Что такое? Беспокоит? — осведомился он.

— Нет, нисколько, — ответил слепой. — Скажите, товарищ мастер, вы не из Мелитополя?

— Оттуда. А что? Разве вы тамошний?

— Нет не тамошний. Я — уралец, но у вас я брился однажды.

— Вот ещё история! Да как же вы меня узнали?

— А знаете, я нигде больше не встречал в своей жизни, чтобы так брили, как вы бреете. Всегда сначала один раз всё лицо пробривают, а потом намыливают и второй раз всё лицо. А вы два раза одну половину лица пробриваете, а потом уже приступаете к другой. Я тогда ещё на это обратил внимание, а теперь, как вы стали второй раз правую щёку брить, я и вспомнил.

— Верно. Я об этом не подумал. Умер тот мастер давно, у которого я учился, а больше никто так не бреет. Вот поди ж ты. Запомнил ведь, тоже…

— Время такое было, папаша, на фронт уходил, каждая мелочь запомнилась. Помнишь, отец, сто пятьдесят человек добровольцев под Симферополь ушли?

— Как же, — вздохнул старик, — моя дочка, Надя, ушла тогда…

— Надя?!

— Да, Надя.

— Надежда Кирилловна?

— Слушайте, товарищ, вы знаете мою Надю?

Старик отнял от лица слепого бритву и прижал её обеими руками к груди, точно боясь выронить не то инструмент, не то собственное сердце.

— Знаю, — сказал слепой в волнении подымаясь со стула.

— Жива?

— Отец, гордись ею… Ведь это я о ней рассказывал.

Данилыч опустился в кресло. Слепой стал шарить его руками. Он нащупал голову старика и бережно притянул её к себе.

— Отец!

Данилыч сидел молча. Молчали остальные. В зале воцарилась мёртвая тишина. Только слышно было, как капля за каплей падала в таз вода с отпотевшего в умывальнике крана. Но вот старик медленно привстал с кресла, опираясь на слепого и обратился к посетителям:

— Такое дело, товарищи… Не могу… Уважьте старика… Я закрою… Руки что-то, того… Вы понимаете. Уж извините, пожалуйста.

Посетители поднялись с мест.

Когда вышел из парикмахерской последний посетитель, слепой запер за ним изнутри дверь.

* * *

С тех пор часто в летние, тихие вечера у полузакрытых окон мастерской подолгу задерживаются прохожие, чтобы послушать чудесную песню.

Бог знает, что это за песня!

Она хватает за сердце.

Молодой, мощный голос как бы рвётся из стен, сотрясая воздух, другой, мягкий, старческий умиротворяет его. Скрипка, сопровождающая пение, придаёт звукам человеческих голосов чарующую прелесть.

Никто не знает, что это за песня. О чём она говорит? Должно быть о тех, кто умер, утверждая жизнь. Кто дал нам счастье!

Может быть эта песня перекликается с тысячами таких же сердец, какие родили её, эту потрясающую своей простотой и силой, песню.

Может быть вы слышите её…

Н. Головин СТИХИ

ЗАВОД

За городом, где был пустырь,

Где только вьюги песни пели.

Он поселился — богатырь,

На звёзды жерла труб нацелив.

Их дымом чёрным заслоня,

Как будто тучей грозовою.

И зори первого огня

Взметнул, как знамя боевое.

И горы дымные кругом

Гром повторили исполина.

И прокатился этот гром

Над растерявшимся врагом,

Над магистралями Берлина.

* * *

Ракеты, словно огненные змеи,

                над головой.

Земля гудит, гремит зенит над нею…

                Друг, ты живой?

Друг, ты живой? Нам ночь в глаза пустила

                Огонь и дым.

И оглушила злая, ослепила.

                В земле лежим.

В земле родной, под бурей. Онемели.

                Под треск и вой.

Друг, ты живой? Фугасы засвистели…

                Взрыв за спиной.