Южный крест - [7]

— Давай, Сережа, бутылки-то. — Татьяна расставила в ящике посуду, отсчитала деньги.

Неловкая пауза в таком общении была запланирована. Казалось, можно было говорить и говорить, рассказывать да вспоминать, но что-то говорило за них помимо слов; взгляд, наитие без объяснений открывали подноготную давно не видевшихся людей и встретившихся нежданно у пустых ящиков под посуду. Сергей кивнул головой, простился. Татьяна помахала ему рукой вослед и опять села на ящик, склонилась над газетой с кроссвордами. Но карандаш брать не спешила.

6

В открытую фрамугу окна доносился шум моря, мерный, ухающий, чуть шелестящий.

Штормило.

В какой-то момент тяжелые волны толкнулись своим шумом в спящее сознание Марины, и она пробудилась. Отдаленный рев моря наполнял предрассветный покой комнаты. Сердце часто колотилось. Во сне за Мариной кто-то гнался. Она не знала, кто это был, боялась обернуться назад, но чувствовала погоню. Она неслась от преследователей со всех ног, и шум встречного ветра полонил уши, забивал все другие звуки. Теперь тоже в ушах стоял шум, шум моря.

Чувство погони, вернее, чувство страха от погони Марина унаследовала в сон с прошедшего вечера. Вырвавшись из лап Руслана — она уж почти нагая была, Марина выскочила из незнакомого дома с плащом в руке и ошалело понеслась… Она бежала в потемках по какой-то улице под уклон — на прибрежные огни, где маячил сквозь деревья зажженными окнами спасительный санаторий.

По дороге она упала, разбила колено, плакала. В какую-то минуту у нее все внутри перевернулось, и ее стошнило. Она стонала от горечи, от боли, от страха. Ей постоянно чудилось за спиной дыхание погони. Вот-вот, в какой-то миг, ее схватит за плечо Руслан: «Э-э, красавица, не спеши…»

Даже оказавшись на аллее санатория, освещенной фонарями и, кажется, безопасной, Марина сжималась от страха. Запахнувшись в плащ, сгорая от стыда, пряча от встречных прохожих лицо, она наконец-то нырнула в санаторий. А добравшись до своей комнаты, плюхнулась на кровать, разрыдалась… Призналась обескураженной соседке:

— Меня, Люб, чуть кавказец не изнасиловал. Платье изодрал… Еле вырвалась…

Любаша всплеснула руками, всколыхнула свои большие груди:

— Чё ж ты так! Тут надо ухо востро держать… — Села рядом с Мариной, приобняла утешительно. — Уж лучше б ты, грешным делом, с каким-нибудь санаторным старикашкой спуталась…

— Может, мне в милицию заявить? — хныча, спросила Марина.

— Да ты чё! Обо всем помалкивай! Отоспись. Я тебе сейчас микстурки успокоительной плесну. Утро вечера мудреней.

…Но утро показалось горше вечера. Похмельная гудливая боль в голове, саднит разбитое колено, синяки проявились, засинели на локтях, и внутри тошнотворная горечь. Не видеть бы весь мир, не открывать глаза — затмить бессолнечный белесый рассвет. Погрузиться не в сон, где погоня, но во тьму, где нет ничего. Не верить, не признавать того, что случилось вчера.

— Уеду! Сегодня же уеду! — выпалила Марина. — Видеть не хочу!

— Чё ты выдумываешь? Куда ты поедешь! — в пику бросила Любаша. — У тебя ж на лице все написано. Прикатишь в таком-то состоянии к мужу: «Принимай, дорогой…» Лучше уж здесь пересиди. Уляжется. Из-за какого-то орангутанга леченьем жертвовать!

Марина швыркнула носом, но слезы в себе задавила. Только внутри — гуще обида, и грязные штормовые волны плескались куда-то в душу, бередили вчерашнюю рану.

— Шторм на море. Пойдем поглядим. Интересно, — призывала жизнестойкая Любаша.

— Никуда не пойду! Не хочу!

В этот день Марина не выходила из номера. Любаша приносила для нее из столовой еду.

7

Через день Марину окликнули, когда она шла мимо теннисного корта. Мужской голос с площадки — сквозь высокую проволочную сетку ограждения.

— Разве вы меня не узнали? Я очень рад вас видеть… Как вы устроились? Как отдыхается? — Роман Каретников в белом спортивном костюме, в белых кроссовках, в белой бейсболке, с теннисной ракеткой в руках и лимонно-желтыми мячами вокруг ног. Весь такой по-прежнему элегантный, свежий, улыбчивый.

— A-а, это вы… Здрасьте. Все нормально.

Марине не захотелось, как при первой встрече, охорашиваться. Ей не хотелось и говорить с ним.

«Только его мне еще не хватало. Уж теперь-то с ним — никаких ля-ля!» — ожесточаясь на Руслана, на себя, на самого Каретникова, который безнадежно запоздал со свиданием, подумала Марина. Приказала себе идти скорее и даже ладони сжала в карманах плаща в остренькие кулачки, чтобы быть тверже в своем намерении — уйти не оглядываясь.

— Куда же вы? Погодите! — Каретников всполошился, вплотную подошел к ограждению.

Но чтобы добраться до Марины, нужно было выбраться с площадки, сделать крюк, потратить время.

Она не откликнулась, не обернулась. Роман Каретников недоуменно замер перед оградительной сеткой.

— Я видел эту женщину, — грустно признался Роман своему гостю.

— Марину? — с лету угадал Прокоп Иванович, словно это имя носилось где-то в воздухе.

— Да… Она не захотела разговаривать со мной. Можно сказать, убежала от меня. — Роман помолчал. — Пока мы с вами путешествовали по Кавказу, с ней что-то произошло. Мне почему-то неловко перед ней… Откуда, вы говорите, она приехала? Из Никольска? Это где-то на Севере? Или на Урале?… А фамилия? Фамилию вы ее не знаете? — оживился Роман. — Она не сказала вам, случайно?… Ну, может быть, вы в железнодорожном билете видели?