Южный Крест - [2]

Впрочем, что ж, судьба седовласого человека с ироническим очерком рта и улыбчивыми глазами складывалась так, как она складывалась у людей его круга. А круг его был блистателен — круг высшей знати… Его отец, фельдмаршал, громкостью подвигов спорил с Суворовым. Сын определился по дипломатической части и к пятидесяти шести годам был государственным канцлером, что по табели о рангах равнялось фельдмаршалу.

Все это так. Но в глубине души он знал себе цену (хотя цепляясь за прежнее, думал: вот ежели бы тогда сделали то-то, а тогда то-то, вышло бы иначе). Нет, он не был дальнозорким дипломатом. С каким упорством стремился он к прочному и долговременному союзу с Наполеоном. Как сопротивлялся недругам-сановникам. И с какой горечью убеждался, что влияние его падало, словно ртутный столбик термометра на морозе.

Война с Наполеоном все же произошла. Это доконало канцлера. Апоплексический удар свалил его надолго…

Он поднялся с постели оглохший, одряхлевший. И подал в отставку. Император Александр состроил огорченную мину — о, лицедей, притворщик! — и удовлетворил просьбу старика, даровав ему пожизненно звание канцлера.

Если бы Румянцев был только придворным и дипломатом, ему ничего бы другого не оставалось, как доживать век в праздной скуке и, уподобившись многим отставным вельможам, вздыхать о чудных временах «матушки Екатерины». Но, к счастью Николая Петровича, в душе его жила страсть, почти неведомая в среде равных ему.

Богат он был безмерно. Детей у него не было. Обзаводиться семьей не помышлял. Ему ничего не было нужно. Он любил ее одну, он любил — Науку.

В особенности его привлекали русская история и география. И он щедро тратил крупные суммы на розыск и издание старинных рукописей, собирание библиотеки и коллекций, на поддержку ученых и переводчиков и, наконец, на снаряжение дальних путешествий…

Дверь отворилась и в кабинет вошел Крузенштерн. Румянцев отбросил Вольтера, протянул гостю обе руки. Ну да, конечно же, капитан первого ранга принес ему бумаги, в которых по порядку изложены все их давние разговоры о большой экспедиции.

Иван Федорович отдал графу сафьяновую папку и уселся в кресло. На первые два листа — перечень расходов — Николай Петрович глянул мельком. Жестом большого барина, не боящегося никаких затрат, он отложил их в сторону и углубился в «Начертание».

Крузенштерн наблюдал за ним. Вдруг Румянцев чуть заметно улыбнулся. Крузенштерн не понял, чего больше было в этой быстрой улыбке — откровенного удовольствия или тонкой насмешки умника, стыдящегося похвалы, но, как и все люди, втайне ждущего ее. Не поняв суть улыбки Николая Петровича, капитан, однако, сообразил, что тот читает пятый пункт «Начертания». А в пятом пункте говорилось, что экспедиция, снаряжаемая Румянцевым, может по праву считаться достославной, ибо прежние путешествия европейских мореходов не имели столь благородных причин, не были учеными, а замышлялись как средство обогащения.

Румянцев читал внимательно, не спеша, испытывая наслаждение уже совсем иного свойства, нежели от вольтеровой прозы.

Закончив чтение, Николай Петрович некоторое мгновение глядел перед собой, потом медлительно положил бумаги на столик, поднялся и обнял Крузенштерна.

— Вначале было слово! — сказал он, улыбаясь. — А теперь, мой друг, пора за дело.

ОТПЛЫТИЕ

Знаете эти июльские послеполуденные часы? Жара густая, давящая; деревья и воды не шелохнут; ветер убрался в подворотни, сник где-то на задворках…

Вот в такой час июльского дня два флотских лейтенанта, то и дело вытирая лица платками, похаживали у Итальянского пруда.

Лейтенанты дожидались пассажбота. Пассажбот — поместительный баркас — возил людей из столицы на остров Котлин. В Петербурге он отваливал от пристани у Сенатской площади, а здесь, в Кронштадте, приставал к Итальянскому пруду.

— Э, — проворчал один из офицеров, круглолицый, добродушного вида человек в мешковатом мундире, — этот пассажбот обжидать — хуже нет… Говорят, к осени начнет ходить пироскаф.

Другой лейтенант — высокий, белокурый, длинноногий — глядел на дремлющий Финский залив. Прищурившись, он сказал:

— Напрасно коришь пассажбот, Глеб. Смотри — идет!

Действительно, баркас уже входил в неширокий канал, соединяющий залив с Итальянским прудом. Потом он грузно вдавился в грязную, зеленоватого отлива прудовую воду, развернулся и притиснулся смоленым, обшарпанным бортом к деревянной пристани.

Приезжие, измотанные нудной поездкой, толкаясь повалили по сходням. Прошли несколько флотских, вяло кивнув знакомым лейтенантам и даже не поинтересовавшись узнать, кого ж эти двое столь нетерпеливо высматривают. Следом за офицерами показалось несколько штатских. Встречающие не обратили на них никакого внимания.

— Ей-богу, нету, — разочарованно произнес белокурый лейтенант.

А широколицый с ленцой отозвался:

— Охота им в такую жару тащиться…

Они уже хотели убраться восвояси, как двое штатских, неуверенно озираясь по сторонам, приблизились к ним. Оба были очень молоды и, судя по одежде, небогаты. Тот, что постарше, ученого вида, в очках, спросил офицеров, не дожидаются ли они его сиятельства графа Николая Петровича и капитана первого ранга Ивана Федоровича. Лейтенанты, насторожившись, отвечали, что они именно и прибыли с корабля в Кронштадт, чтобы встретить Румянцева и Крузенштерна.