Южное солнце-4. Планета мира. Слова меняют оболочку - [21]

Какие обязательства? Какая пятилетка? Какие «письменники»?

Я смотрел на Ларису. Она на меня.

Было приятно сознавать, что этот нескончаемый момент нашей жизни запечатлен в вечности. И годы спустя, допустим, сегодня, 13 февраля 2009 года, за полчаса до выхода в эфир на волнах «Голоса Израиля» — «РЭКА» моего авторского радиожурнала «Вечерний калейдоскоп», я смогу без всякого напряга погрузиться в августовский вечер 1968-го. И буду, позабыв о своей радиопередаче, пребывать там, в Рижском интерклубе, за крайним, у окна, столиком, и смотреть-смотреть на Ларису, смотреть на Ларису, которая смотрит на меня.

Нам и говорить не надо вовсе. Какая-то несуразица, какая-то необыкновенная глупость.

Глупость любви? Вполне возможно, и так. Найдите умных влюбленных, способных как-то обосновать свои чувства.

Прикиньте умом, вы прижимаете к себе девушку, неподотчетно ищете ее губы, целуете и при этом, в оправдании своих несколько нелогичных действий, вызванных внезапной страстью, пытаетесь объяснять, чтобы не обиделась, почему она вам понравилась. «У вас ровные ноги, отличная грудь — пятый размер. И в противовес Венере Милосской в наличии две приятные на взгляд и на ощупь женские руки».

Что последует дальше?

Последует: любви все возрасты покорны, а дуракам — любые географические широты.

Кстати, чем отличается влюбленный дурак — от еще не влюбленного?

Только тем, что рта не открывает.

Я смотрел на Ларису. Лариса на меня.

А официантка Катя, первая красавица Рижского интерклуба — золото длинных, спускающихся на плечи волос, зеленые глаза, черное приталенное платье до колен, белый кружевной фартучек, высокие каблуки — несла нам на подносе графинчик коньяка, кофе, пирожные.

Время, остановись!

5

На следующий день после того, как простой советский абитуриент ПростоФиля, толкаясь у стенда объявлений Полиграфического института, узрел через головы конкурентов, что успешно скатал у меня на экзамене сочинение, в нем активно заработал двигатель внутреннего сгорания. И бравый линотипист, набирающий вслепую, безоглядно бросился в разговоры о русской литературе. Тут же, в коридоре, в присутствии счастливых обладателей «пропускного бала».

Конечно, проще ему говорить о латышской литературе, о Янисе Райнисе, Виллисе Лацисе, Андрее Упите. Но избранная в собеседницы девушка, судя по всему, не присоединилась бы к этому разговору. А ему очень хотелось, чтобы она присоединилась. И для этого он использовал хитрый прием.

Увидев в руках избранницы синенький томик «Библиотеки поэта», небрежно ткнул в него пальцем:

— Читаем?

— Шо?

Девушка окинула ПростоФилю уже не «посторонним» взглядом. Затем, под воздействием оказанного ей внимания, продекламировала из сборника, видимо, незадолго до того вычитанное и еще свежее в памяти: «Любовь не встречи на скамейке, и не свиданья при луне».

— Да, — сказал ПростоФиля. — Молчать на эту тему нельзя! А кто написал?

— Щипачев.

— Кто-кто?

Латышских поэтов мой приятель знал — Ояр Вациетис, Имант Зиедонис, Марис Чаклайс. А из русских предпочитал помнить лишь двоих, зато главных. Назвать их по именам? Пожалуйста, Александр Сергеевич и Михаил Юрьевич.

При этом, поднаторев на выпуске печатной продукции, наш Филя-линотипист умел перевоплощаться в личину неподкупных охранителей русского языка — корректоров, и снисходительно отзывался о современниках, зная не понаслышке, что грамматические ошибки в гранках их книг исправляют в типографии.

Явное неуважение к некоронованному королю советской любовной лирики задело девушку. Получалось, она увлекается тем, что следует сдать в макулатуру.

— Вы ничего не имеете знать о Степане Щипачеве?

— А! — махнул рукой ПростоФиля и сказал наобум. — В Союзе писателей он не является никем, кроме его члена.

Возникшая неловкость никак на парне не отразилась. Привык. Каждый раз, когда брякнет что-то, не подумав основательно, наступает подобная пауза. Но что делать? Менять одну голову на две в разных местах? Или говорить под диктовку суфлера? Ни тому, ни другому не обучен. А вот охмурять, как мнилось ему, умеет с молодых юных лет.

— Руна Рига, — сказал, перейдя на латышский, будто он уже диктор радио и телевидения.

— Что вы имеете в виду? — вздрогнула от неожиданности девушка.

— Говорит Рига.

— А я думала, вы назвали меня по имени.

— И по имени, — не растерялся ПростоФиля. — А как вас зовут, если не секрет?

— Рута.

— Это из Библии?

— С Украины.

— Вы приезжая?

— Одесса-мама.

— Это там, где Лермонтову памятник поставили?

— Вы меня убьете на месте! Пушкину…

— Меня больше занимает Лермонтов, — многозначительно заметил ПростоФиля и поднял вверх указательный палец, подражая профессору Гурскому.

— А что вас так сильно интересует в Лермонтове?

— О чем звезда с звездою говорит. Он писал — «говорит». А вот о чем — не написал. Может быть, в том разговоре какие-то космические тайны открываются.

— О братьях по разуму?

— Меня больше волнуют сестры, — сделал тонкий намек. — Я не гномик.

Рута растерялась, не соображая, как реагировать на игру слов. Малышке в смоляных кудрях было невдомек, что непроизвольная игра слов происходит с ее кавалером сплошь и рядом.

— Гомик? — наконец произнесла с напряжением в голосе.