Южное открытие, произведенное летающим человеком, или Французский Дедал - [4]

.

Стремясь к описанию жизненной правды, Ретиф должен был, естественно, обращаться прежде всего к хорошо знакомым ему фактам, в первую очередь к фактам собственной жизни. А жизнь его, со всем своим разнохарактерным опытом и, в частности, бесчисленными и разнообразными любовными приключениями, действительно давала обильные материалы для творчества. Поэтому большинство его произведении построено на автобиографических материалах, а некоторые представляют прямо простой пересказ эпизодов его жизни, без всяких добавлений и прикрас, без всякой „романизации“, как он выражался. В результате часто стирается грань между его художественным произведением в собственном смысле слова и автобиографией, так что подчас его романы носят, по его собственному признанию, характер обыкновенного дневника.

Не довольствуясь, однако, пересказом фактов и приключений собственной жизни, он искал и другие реальные „базы“ для своих произведений. Прежде всего он стремился получить, от кого только мог, интересные житейские материалы. Не ограничиваясь знакомыми, он обращался со специальными призывами ко всем своим читателям, предлагая поставлять ему бытовые материалы для его произведений, сообщать интересные житейские факты, пересылая „канвы“ для его новелл. Но главным образом он базировался на материалах, собранных путем собственных систематических наблюдений. А наблюдения эти он делал не случайно и непроизвольно. Регулярно и систематически собирал он необходимые ему, как выразился бы Золя, „человеческие документы“. По сообщению его друга Кюбьер-Пальмезо, он имел обыкновение, возвращаясь по вечерам домой, записывать все, что видел и слышал за день, а потом публиковать все это. Он сам тоже свидетельствует, что каждое утро записывал то, что видел накануне, и использовал эти записи для своих произведений. В течение десятков лет бродил он каждую ночь по Парижу в целях сбора „человеческих документов“. В результате этих систематических наблюдений и возникло одно из самых интересных и в то же время наиболее оригинальных его сочинений — „Ночи Парижа“ („Les Nuits de Paris, ou le Spectateur nocturne“). Трудно даже точно охарактеризовать это многотомное произведение, — собрание ли это повестей, объединенных под одним названием, очерки, или хроника. В нем описывается все, что удалось наблюдать автору в его ночных похождениях, описывается при этом не в „романизированном“ виде, а в виде зарисовок с натуры. Знакомясь с этим произведением, читатель как бы погружается в повседневную жизнь предреволюционного Парижа. Вместе с автором он бродит по парижским улицам, наблюдая самые различные бытовые сцены — уличные инциденты, любовные свидания, драки, пьянство, поимку воров, пожары, народные празднества, свадьбы, похороны и т. п. Вместе с автором он посещает бани, игорные дома, бильярдные, кабаки, театры. Таков характер этого оригинального произведения, придающий ему большую историческую ценность, как своеобразному дополнению к знаменитым „Картинам Парижа“ Мерсье. Но для оценки Ретифа как художественного писателя „Ночи Парижа“ любопытны в другом отношении. Если, как мы видели, описание эпизодов собственной жизни выливается у него в большинстве случаев в простой их пересказ, стирая грань между художественным произведением и автобиографией, то использование собранных им „человеческих документов“, — как это особенно наглядно видно на примере „Ночей Парижа“, — принимает у него часто форму простого их воспроизведения, без художественной переработки, форму простого репортажа.

Этим самым, однако, обусловливается оценка Ретифа как писателя, его места и значения во французской литературе. В литературоведении распространено мнение о Ретифе как о предшественнике натурализма XIX столетия[4]. Не упуская из виду всей специфичности известного под этим названием литературного течения связанного своим возникновением и развитием с иной эпохой, следует все же признать, что выдвигаемые Ретифом в его произведениях восьмидесятых годов литературные принципы и его метод собирания материалов, несомненно, в известной мере предвосхищают теорию и практику натуралистической школы XIX века[5]. Хотя в XVIII столетии имелись традиции реалистического романа, романа Лесажа и Мариво, хотя сентиментализму, под несомненным влиянием которого Ретиф начал свою литературную деятельность, и в частности школе Руссо, эволюционировавшей от сентиментализма к романтизму, не было чуждо стремление к изображению повседневной жизни, однако Ретиф со своими литературными методами и приемами, несомненно, занимает своеобразное место во французской литературе XVIII столетия. Методы эти и приемы не дают, однако, права характеризовать его как натуралиста в современном значении этого слова. В своем творчестве он, несомненно, стремится к реалистическому отображению действительности, к социальным обобщениям, к изображению социальных типов, к вскрытию типичного в социальных явлениях, как в этом мы сможем далее убедиться на примере его лучшего романа „Развращенный крестьянин“. Другое дело, что это его стремление находится в определенном несоответствии с его художественными возможностями и что поэтому, иногда возвышаясь до подлинного художественного реализма, он нередко, особенно во втором периоде своей литературной деятельности, ограничивается, по существу, лишь копированием внешних черт современной ему действительности, вскрывая ее сущность не художественными, а логическо-рассудочными средствами. Воспроизводя действительность почти без всякой художественной переработки, низводя свои произведения до уровня автобиографической записи или простого описания, он часто лишает их вследствие этого художественной ценности. Отсутствие художественной отделки находит свое отражение и в его стиле. Фотографируя действительность, он воспроизводит язык улицы, наречия и народный говор. Его произведения полны не только неологизмов, но и вопиющих нарушений элементарных правил грамматики. Таким образом, и его стиль не только не способствует повышению художественной ценности его произведений, а, наоборот, еще более снижает их художественный уровень. По художественной ценности и значимости своих произведений Ретиф остается поэтому лишь второразрядным французским писателем XVIII столетия.