Южаночка - [38]

— Фальк, милая, бедная! — шептала в исступлении отчаяния несчастная девочка — простишь ли ты мне! О, я не нарочно, клянусь тебе не нарочно Лина! Голубушка! Милая, прости! Разве я знала! Этот осколок… Это ужасно, я и не думала и не подозревала о нем… А как ты страдаешь, какая мука! Какое горе! Лина! Линочка, бедняжечка! О если бы ты снова могла быть здоровой как прежде! Бедная моя! Но я не нарочно, клянусь тебе не нарочно! Верь мне хоть ты Лина, верь, верь, верь!

Беспорядочно, взволнованно срывались фразы с запекшихся от волнения губ Южаночки… Ее глаза расширенные донельзя, впивались в дверь, как бы видя перед собой ту, которая страдала и мучилась там за ней. Ее слух, напряженный до последнего предела, ловил каждый стон, каждый вздох, слышавшийся за стеной…

Она не чувствовала холода, от которого застыло ее онемелое тело… Напротив какие-то острая жгучая теплота все больше и больше разливалась по всем ее членам… Зубы не стучали больше… Мысли беспорядочно путаясь, теряли всю свою ясность… Голова работала все сбивчивее, все туманней и наконец напряженные детские нервы не вынесли, Южаночка уронила голову на каменный пол прихожей и в тот же миг лихорадочное забытье, сковало все ее существо.

* * *

Ее нашла ранним утром дежурная фельдшерица, когда делала второй «ночной» обход, лежащей без движения на каменном полу прихожей у порога палаты Лины Фальк…

Она вся горела, как в огне… И в бреду повторяла:

— Я не виновата! Клянусь не виновата! Лина Фальк! Я не хотела калечить тебя, верь мне! этот осколок попался случайно! Я не виновата! Верьте мне! Верьте же!

Ее тотчас подняли, отнесли в палату, положили в постель, дали знать начальнице, доктору. Когда княгиня спешно вошла, в ее комнату, Южаночка лежала с пылающим лицом, и глядя на всех лихорадочно блестящими глазами, ни кого не узнавая твердила одно:

— Я не виновата! О клянусь, вам я не виновата! Я не хотела зла Фальк! Не хотела никогда, никогда…

Глава XXV На волосок от смерти

— Скажите доктор, она очень опасна больна?

— Сегодня должен быть кризис, генерал.

— Послушайте. Этот ребенок мне дороже жизни… Спасите ее!

— Один Бог может спасать!

— Так она при смерти, да?

— Она опасно больна, я не хочу скрывать этого, но… Будем надеяться на счастливый исход покамест!

— Южаночка! Дитя мое единственное! Что ты сделала со мной! — И Аркадий Павлович Мансуров припал к изголовью постели больной. Доктор торопливо продолжал свое дело по другую сторону лазаретной койки. Он вспрыскивал что-то маленьким острым шприцем в руку девочки и внимательно следил в то же время за выражением ее исхудалого до неузнаваемости лица. Трудно бы признать в этом худеньком, изнуренном и заострившемся личике прежнюю красотку Ину. Огромные глаза ее провалились и глубоко запали в орбитах, кожа стянулась и пожелтела, ссохшиеся от жара губки широко, судорожно раскрывались с трудом глотая воздух…

Порой пожелтевшие веки приподнимаются и глаза огромные, тусклые, смотрят на всех, никого не узнавая… Порой запекшийся ротик шепчет беззвучно.

— Не виновата я! Клянусь я не виновата! Не хотела калечить Фальк! Не хотела! Не хотела! Не хотела!

Дедушка неотступно сидит у постели больной… Иногда возле него появляются и тараканьи усы Сидоренко. Тараканьи усы шевелятся, кожа складывается в бесчисленные морщины и в маленьких глазах предательски блестит что-то…

— Что дружище! Потеряем мы нашу Южаночку, уйдет она от нас? — дрогнувшим голосом говорит дедушка, избегая смотреть в глаза своему старому слуге и другу.

— Никак нет, ваше превосходительство! Господь не попустит, их высокоблагородие Иночка во всяком разе, должны остаться при нас!..

И незаметно, воровски, смахивают слезы оба старика.

Часто-часто заходит теперь, в палату трудно больной, княгиня. Наклоняется над ней, смотрит внимательно и нежно в изменившееся личико и шепчет на ухо госпоже Бранд, которая почти ежечасно забегает теперь справляться о здоровье своей воспитанницы.

— Не знаю, чтобы отдала я, чтобы выжил только этот ребенок.

— А я… а я княгиня! — и выцветшие глаза Эмилии Федоровны обычно холодные, строгие и сухие теперь наполнены слезами и мягким выражением надежды и мольбы…

Чтобы скрыть эти слезы, она спешит в палату Лины, которой уже сделали операцию, зашили веко, и она видит так же хорошо раненным глазом, как и здоровым и только из предосторожности ее держат пока еще в лазарете.

— Тетя! Тетя! — бросается она на встречу госпоже Бранд… — Ей лучше? Она выздоровеет? Неправда ли? Да тетя? Ах, как я была к ней жестока и несправедлива! Да! Да!

И Лина, гордая, сердитая Лина заливается слезами, слезами жалости и скорби к бедной, маленькой умирающей Южаночке.

И фрейлейн Бранд плачет… И фрейлейн Бранд бесконечно жаль свою непосредственную, шаловливую, но добрую и сердечную воспитанницу, доставившую ей так много хлопот и горя!

— О, лишь бы она выздоровела, о лишь бы!

И сердце Эмилии Федоровны рвется от жалости и тоски…

Иногда в дверь Ининой палаты просовываются две испуганно встревоженные рожицы… Это Гаврик и Щука…

С робким «можно?» они входят к ней, делают реверанс дедушке, садятся в безмолвии у постели больной и смотрят, смотрят молча в измученное недугом личико их общего друга.