Юстиниан - [84]

Шёпот, пробежавший по рядам собравшихся, подсказал ему, что если он и не убедил священников, то, по крайней мере, заронил в их души сомнение. Он, словно зверь, чуял изменение атмосферы в зале. Вначале она была подозрительной и враждебной, но теперь однозначного неприятия императорского эдикта не было. Ожесточение иерархов начинало ослабевать. Этого вполне достаточно, чтобы его собственную позицию — или, вернее, позицию, которую он вынужден был занять, — восприняли достаточно благосклонно. Вигилий даже начал надеяться, что сможет выиграть... Впрочем, эта надежда быстро растаяла.

Поднялась вверх могучая рука — и над тщедушным Виталием воздвиглась внушительная фигура Факунда, архиепископа Эрмианы в Африке и знаменитого учёного-богослова. Угольно-чёрный, мощный Факунд буквально излучал магнетизм и властность. Большинство африканских римлян были потомками смешанных браков италийских поселенцев и берберов, корни их тянулись ещё от завоевания Римом Карфагена во время Пунических войн. Однако были среди них и чистокровные дети Африки, жители Нубии и Аксума и даже те, кто пришёл с дальнего берега Великого Песчаного моря. Именно таким римлянином и был Терций Факунд.

— Я благодарю ваше святейшество за предоставленную возможность выступить перед этим уважаемым собранием! — пророкотал Факунд голосом, который кто-то метко назвал «смесью грома и сливок». Улыбнувшись, он обратился к аудитории. — Вигилий с завидной простотой обрисовал нам позицию Нестора о связи Девы Марии и Сына. Была ли она Богородицей, Матерью Божьей или матерью человека? Если второе, то божественность была дарована ему только Богом...

Архиепископ помолчал, словно собираясь с духом, и несколько понизил голос:

— То, что я скажу сейчас, может прозвучать для вас спорно, а то и еретически. Но я всё же спрошу: а имеет ли значение вопрос о статусе Девы Марии? На мой взгляд, это всего лишь отвлечение нашего внимания от вопроса, который в первую очередь должен нас беспокоить, — вопроса об истинной природе Иисуса Христа. Бесконечно более важно в учении Нестора то, что он признает дуалистичность его природы, то, что Христос был и Богом и человеком. А это и является самой сутью нашей, халкидонской веры — о чём и говорит Ибас из Эдессы в одном из специальных приложений к одной из «Глав», которую лично одобрил глава халкидонской церкви.

Тишина, воцарившаяся в аудитории, покалывала кожу Вигилия миллионом невидимых иголок. Факунд обвёл взглядом притихших священников.

— Опомнитесь, братья! Этот эдикт есть не что иное, как маскировка, прикрытие, ловушка. Если мы осудим «Три Главы», — мы осудим веру, которой каждый из нас дорожит больше жизни: православие, принятое на Халкидонском соборе.

Священники вскочили на ноги, выкрикивая возгласы одобрения Факунду и осуждения Вигилию.

— Долой Эдикт!.. Долой Юстиниана!.. «Три Главы»!.. Да здравствует Факунд!.. Позор тебе, Вигилий!..

Борясь с паникой, Вигилий понял, что все надежды на удачный исход слушаний пошли прахом. Ведомый привычкой и инстинктом выигрывать и тянуть время, он объявил о завершении заседания, но слова его тонули в шуме и криках собравшихся. Тогда, возвысив голос, он крикнул:

— Братья-епископы, вы вполне ясно изложили свою позицию! Будьте уверены, я приму её во внимание, когда буду выносить окончательное решение. Расходитесь с миром, и да благословит Господь ваши души.

Епископы разошлись — но отнюдь не с миром, а в ярости и сомнениях.

В официальном заявлении — Judicatum[138] — Вигилий (как и ожидалось, под давлением Юстиниана) резко осудил «Три Главы». Однако в отчаянной попытке спасти хотя бы остатки своего авторитета в глазах западного духовенства, он включил в этот документ «Добавление», подтверждающее его непоколебимую верность решениям Халкидонского собора, на котором, как сказал Факунд, те же самые «Главы» были одобрены! Попытка Вигилия угодить и тем, и другим провалилась. Возмущённое духовенство Запада потребовало отзыва документа, а африканские епархии отказались подчиняться папе, пока он не выполнит требований большинства.

Вместо желанного объединения Юстиниан получил раскол и пропасть между двумя вероисповеданиями, которая казалась непреодолимой. Асцидас был спокоен.

— Мы сделали всё, что могли, август. Да, мы потерпели неудачу. Некоторые сражения невозможно выиграть — но зато мы старались.

Двое мужчин вновь беседовали в храме Святой Ирины — Юстиниан почему-то любил этот храм, ища в нём успокоения в минуты душевной тревоги.

— Я слышу тебя, Асцидас. Но в этом вопросе отказ мы принять не можем. «Три Главы» должны быть осуждены всеми!

— Даже сейчас — когда западные иерархи требуют от Вигилия отозвать документ? — мягко спросил Феодор.

В голосе императора зазвенело отчаяние.

— Ты не понимаешь! Я наместник Христа на земле, и мой долг — воссоединить Империю, объединив веру Христову! Без второго первое невозможно, без первого второе бессмысленно. Ты понимаешь меня, друг мой? Вигилий не должен сдаваться. Я взял с него клятву, и он подтвердил её письменно, что он вернётся к осуждению «Трёх Глав» и добьётся их осуждения! В качестве уступки и из уважения к его вере я позволил ему держать факт этой клятвы в секрете...