Юродивый Эрос - [3]

— Банально.

— Да, согласен, надоело.

— Тогда сходим в церковь. Эрос, ты давно был в церкви? — не моргая, Кондрат смотрел на меня. Ну, чего ты уставился?

— Не помню. Вроде бы на Пасху.

— Надо же. А ты, Палермо?

— Чего я в ней забыл? — Палермо невольно попятился. — Ты ж сам говорил: „Святость связывает“.

А я ни с того ни с сего разозлился: — Ладно, хватит трепаться. Зайдем…

— Так я о том же: зайдем, помолимся, — резво подхватил Кондрат. Скосив взгляд на Ален, усмехнулся. — Расскажешь потом папику, чтобы в следующий раз не упрекал нас в безбожии.

— Не в безбожии, а в отсутствии святого у нас, — со знакомым придыханием поправила Ален.

— А, один черт! — Кондрат от души клацнул по мышке — и мы вошли в церковь.

— Ну и церковь! — присвистнул от неожиданности Палермо и немедленно провел рукой по голой макушке, словно проверял, все ли у него цело или, наоборот — не выросло ли чего лишнего.

— Да-а, если это церковь, то я Николай Угодник, — скорчил гримасу Кондрат.

— Гляньте, стены пулями изрешечены, — сложив руки лодочкой, в безотчетном порыве Ален поднесла их к губам. Казалось, еще миг и она зашепчет… Неужели Ален знает молитвы?

— Ох, ни хрена себе! Да здесь настоящее побоище было! Кровищи-то сколько! — Палермо нервно тер лоб.

— Тьфу, какой ты впечатлительный, — я поморщился. Что-то Палермо сегодня на редкость эмоциональный. Достал уже. — Обычная игрушка.

— Как сказать. Разгромленный храм впервые вижу. Тем более виртуальный. А там что? Кондрат, добавь четкости.

Кондрат навел курсор на точку в верхней части экрана.

— Судя по всему, здесь алтарь. А вот… Похоже на икону. Поглядим.

— Нда-а, точно богохульник здешний модератор, — Палермо с многозначительным видом покачал головой. Бритый череп его снова вспотел. Волнуешься, дружище? А мне так по барабану: мало, что ли, грязных картинок видел на своем веку?.. Краем глаза поймал Кондрата — тот с напускным безразличием закуривал. А ведь курить в Склепе строго запрещено!.. Ален как бы невзначай полезла в сумочку — не знала куда спрятать глаза. Да что это с ними?

— С чего ты взял, что эта мазня — икона? — выпустив струйку дыма, наконец спросил Кондрат.

— Так ведь распятие! Вон гвозди из рук торчат.

— Ага, на голове Иисуса рожки, а между ног член стоит. Короче, как и должно быть на иконе. Так что ли, Палермо?

— Ну-у…

— Ладно, побачимо, що цэ за искусство такэ. Та-ак, — Кондрат водил мышкой, Палермо боялся отстать взглядом, мы с Ален переглянулись — впервые за вечер мне захотелось трахнуть ее. Возможно, лишь затем, чтобы как-то выйти из этой дурацкой игры.

— Белые облака — это просто белые облака, мудаки — это просто мудаки, — вспомнил свое любимое Кондрат и… замер. Видимо, наткнулся на новое религиозное чудо. Так и есть. — А это кто рядом, а, Палермо?

— Черт, откуда мне знать, что там за придурки?!

— Темнота, — Кондрат презрительно поморщился. — Это ж апостолы.

— Апостолы?!

Даже у меня брови взлетели вверх.

— А чего ж у них над головой свастика изображена?

Ну ты и тормоз, Палермо! Неужели неясно…

— Вот это да! Кто-то прикололся по-черному, — наконец до него дошло. — Не иначе сатанисты какие-нибудь.

— Да ладно, брось строить из себя исусика, — Кондрат скривился. Затем вновь с интересом впился в экран. — Смело, а главное, оригинально. В такого бы бога я верил. Ведь бог — это просто бог, а не кукла, набитая молитвами и соплями. И рожки его не портят. Ну, так я говорю, пацаны? Свой бог — с рогами их…

— Перестань, Кондрат, противно слушать! — не выдержала Ален. Губы ее нервно дрожали. Я отвернулся. Вдруг почувствовал, как мурашками покрываются руки и кожа на спине. Бр-р!

— Эрос, а ты чего молчишь? — Кондрат не иначе как решил взять меня в союзники. Как же, губу раскатал! — Блин, он уже кому-то глазки строит! Во народ! Ладно, сворачиваем… Постой, сначала прочтем, чья эта фишка. Та-ак…

„Новая икона, — я медленно разбирал мелкий шрифт. — Школа современного искусства Авдея Тер-Оганяна“. Еще и армянское имя. Нет, мне оно ни о чем не говорило, никого не напоминало. Зато икона и вправду била не в бровь, а в пах.

Обескураженный, я задумался, оступившись в колдобину, вымытую беспокойными моими мыслями… К действительности, душной и злой, меня вернул голос Кондрата. Распаляясь все сильней, буквально смакуя каждое слово, он читал, точно проповедовал:

–. Хочешь вернуть бога в свою душу? Признай его равным. Будь храбрым! Не бойся сделать ему больно. Сократи дистанцию. Представь его без святых атрибутов. Надели его земным и грешным. Не бойся осмеять его. Земное делает его смешным. Бог, над которым ты способен смеяться, — твой бог. Аминь!»

Кондрат затих на минуту-другую, словно сам переваривал сказанное. Или, может, ждал и боялся божьей кары… Но нет — страха ни в одном глазу! Вскинул на нас черные очи, по очереди осмолил горящим взором.

— Ну, кто готов сейчас же стать членом Церкви смешного Христа?

— Сразу скажу, Кондрат, мне это не близко, — как мне ни было трудно, я не отвел взгляда от его дьявольских глазенок. А он убрал, не выдержал. Зато попался Палермо.

— Я вообще атеист, — ни с того ни с сего брякнул он. — Кондрат, нам что, больше заняться нечем? Надоела бредятина эта! Выходи отсюда, ты прямо смакуешь ее… эту…