Юрий Милославский, или Русские в 1612 году - [6]

Ряд сказочных мотивов романа непосредственно связан с Киршей, характер которого изобилует качествами ловкого и находчивого персонажа социально-бытовой сказки, одурачивающего своих противников. Чтобы удобно устроиться на ночлег, он запугивает выдумкой о разбойниках проезжих, остановившихся на постоялом дворе. Подслушав разговор колдуна Кудимыча с пришедшей поучиться у него старухой, Кирша потом одурачивает их обоих. Одурачивает он своих сторожей, удирая из отчины боярина Кручины, одурачивает жадную старуху, продавшую по неслыханной цене крынку молока, одурачивает слуг боярина Кручины, добывая для них мнимый клад. Более всего напрашивается аналогия Кирши с солдатом и вором – героями социально-бытовой сказки (вор в русской сказочной традиции, в отличие от разбойника, трактуется положительно). В одном из сказочных сюжетов солдат выведывает у колдуна секреты колдовского искусства и затем побеждает его[36]. В другой сказке – подслушивает разговор о заговоре против царя или узнает о нападении разбойников[37] (Кирша подслушивает разговор Омляша с земским ярыжкой о предстоящем нападении на Юрия Милославского). Одурачивание солдатом, хитроумным мужиком или вором глупой старухи – мотив, весьма распространенный в социально-бытовой сказке. Так, в одном из сказочных сюжетов солдаты подкладывают старухе в печь лапоть, выкрав оттуда жареного петуха[38]. Кирша так же, как сказочные вор и солдат, не имеет пристанища и так же, как они, человек «пришлый», совершающий свои подвиги в незнакомом для себя месте. С Киршей связан и такой явный сказочный эпизод, как похищение коня. Когда приказчик сообщает Кирше, что боярин Кручина-Шалонский жалует его «на выбор любым конем из своей боярской конюшни», он тут же добавляет: «смотри, не позарься на вороного аргамака, с белой на лбу отметиной», на котором «не усидел бы и могучий богатырь Еруслан Лазаревич»[39]. В волшебных сказках чудесный конь – один из верных помощников героя: он выручает его из многих бед, побеждает врагов, помогает в добывании невесты (вспомнить хотя бы «Сивку-Бурку»). И у Загоскина здесь – реминисценция сказочного мотива – добывания героем чудесного коня из стада у бабы-яги, у змея и т. п.[40]

«Народный роман» (Н. И. Надеждин) требовал фольклоризации материала, которая выразилась не только в сознательном использовании пословиц и поговорок, во введении сказочных, былинных и песенных текстов, в употреблении, «простонародных» словечек, но и в невольных фольклорных реминисценциях, в том числе и сюжетных.

«Юрий Милославский» оказался хронологически первым в ряду исторических романов 1830-х годов. Сам Загоскин неоднократно обращался к историческому повествованию впоследствии, но ни одно из его сочинений не имело такого успеха, как «Юрий Милославский». Исторические романы в 1830-е годы создают И. И. Лажечников («Последний Новик», «Ледяной дом», «Басурман»), «русскую быль XV века» пишет Н. А. Полевой («Клятва при гробе Господнем»), к исторической эпохе, «развитой в вымышленном повествовании», обращаются Н. В. Гоголь («Тарас Бульба»), А. С. Пушкин («Капитанская дочка»; «Арап Петра Великого» был начат в 1827 г.).

Многие мотивы и приемы «Юрия Милославского», наряду с приемами исторических романов В. Скотта, были полемически переосмыслены и оригинально переработаны в «Капитанской дочке». Сюжетную канву романа Пушкина составила та же сказочно-романная основа, что и у Загоскина: герой – не столько «действователь», сколько наблюдатель исторических событий, на протяжении почти всего романа занят «добыванием» невесты; а Пугачев – не только вождь восставших, но, как и Кирша, главный помощник Гринева в этом «добывании». Некоторые эпизоды «Капитанской дочки» восходят к «Юрию Милославскому»: господин и слуга (Юрий и Алексей, Гринев и Савельич) во время бурана встречают незнакомца (казака Киршу, казака Пугачева), который в дальнейшем играет решающую роль в судьбе героя. Маша Миронова, так же как Анастасия, оказывается в руках восставших (у Загоскина – шиши, у Пушкина – войско Пугачева), причем обеим грозит гибель из-за того, что отцы их оказались врагами восставших. Гринев так же, как Милославский, поставлен в условия, при которых его честь подвергается жестким испытаниям. Интересно переосмыслил Пушкин и «второклассность» главного героя исторического романа. Если Уэверли и Милославский оказались «наблюдателями» исторических событий, так сказать, поневоле, – характеры более интересные заслонили их, – то Пушкин как раз на «второклассности» своего героя акцентирует внимание. С одной стороны, Гринев – как бы центральный персонаж, ибо его «семейственные записки» относятся прежде всего к истории его жизни. Но с другой стороны, он не столько сам действует в романе, сколько фиксирует происходящие вокруг события, его личная инициатива в которых минимальна. Разумеется, ни в коем случае нельзя говорить о том, что Пушкин в «Капитанской дочке» подражал Загоскину. Дело не в подражании, а в переосмыслении ряда мотивов, сюжетных элементов, причем переосмыслении принципиально полемическом.

«Юрий Милославский» выдержал только при жизни автора семь изданий. Однако слава Загоскина-романиста не продержалась долго. И «Юрий Милославский», и последующие его романы перешли в область скорее развлекательного чтения (аналогичная судьба постигла и романы В. Скотта и Ф. Купера, которые перешли в разряд чтения «для юношества» и приключенческой литературы). Несложность и прямолинейность нравственной, философской и социальной проблематики творчества Загоскина, сводящейся преимущественно к утверждению и отстаиванию всего, что кажется ему «истинно русским», для литературы второй половины XIX века и позднейших эпох была пройденным этапом. Прошло и жадное увлечение историческим романом, каким отличались 1830-е годы. Во второй половине XIX века исторический роман – далеко уже не новинка, и как «серьезная литература» «Юрий Милославский» выглядел явлением анахроническим. В начале 1860-х годов Аполлон Григорьев так отзывался о творчестве Загоскина: «М. Н. Загоскин как человек – одно из отраднейших явлений нашего старого быта, натура в высшей степени нежная и добродушная, хотя и ограниченная