Юрий Лотман в моей жизни - [89]

9 октября 1991 года

Здравствуй, мой дорогой, здравствуй!

Кажется, давно не писала тебе – представь, я забыла, когда отправила тебе последнее письмо. Но мне кажется, что прошло больше двух обещанных мною недель… Тяжелое время осень – вот причина. Не спасает меня сейчас и немыслимая красота красных кленов, осыпающих свои листья на еще цветущие гортензии и всякие другие цветы. Тоска и тоска; и тревога – неизвестно отчего <…>. Мало сплю, а бессонница всегда была мне особенно трудна.

О ночных же мыслях, сам знаешь, лучше не вспоминать днем. Вот тебе целая горсть жалоб – не сердись.

Сегодня получила твое письмо от 28 сентября. Хорошо, что Италия позади и что ты смог там что-то избыть в себе. Очень хотела бы, чтобы ты побывал в Праге. Будешь ли? Как же, друг мой, можешь ты терять письма ко мне, еще из Италии? Нехорошо это, а я так тревожилась, но слава Богу, что все обошлось только осенним насморком. Радуюсь я, как и прежде, любой твоей удаче, в данном случае лекции в Москве и ее успехе.

У нас все в порядке. Плохих новостей нет. Встали в двух местах на очередь за более дешевым, государственным, жильем. Если будем живы год-два, то есть надежда. Тогда из нашего пособия высвободится часть денег, которая позволит хоть куда-то ненадолго съездить и вообще жить немного свободнее. Впрочем, я и сейчас укладываюсь, чтобы у Марины практически ничего не брать. Знакомых по-прежнему нет. <…>

Марина, тем часом, хоть и живет близко, далеко-далече; вся в сценарии (есть движение, но промолчу пока, ибо боюсь сглазить), она продолжает переводить и комментировать анекдоты, ища одновременно издателя, переводит (для денег) как бешеная вредную галиматью, – а я проверяю, чтобы быстрее. Пишет как бешеная же стихи на английском (!). Жизнь ее всем этим заполнена. Мужики всякие вьются стаями, да все, вишь, не то. Очень сожалею, когда приходится – а все равно приходится – ее отрывать: врачи, официальные присутствия, где мне все еще трудно объясниться. Однако мой английский улучшается, что для меня самой диво. Ведь вокруг все французская речь, мало практики, однако каким-то образом могу объясниться, а уж читаю почти без словаря. Вот, увы, понимать канадцев мне трудно, особенно радио и ТВ.

Видно, у тебя, как и у нас, эйфория после «победы» над путчистами прошла. Кто-то остроумно выразился: «Мы потерпели победу». И теперь опять остались одни трудности. Кажется, по письмам, что особенно тяжело в Москве и САНКТ-ПЕТЕРБУРГЕ (сумасшедший дом!).

Позволь помечтать: а вдруг бы ты собрался в Монреаль. У Марины прекрасная квартира. Мы бы тебя обогрели. И не все ли равно: 5 или 9 часов лета на самолете?..

Много думаю о тебе бессонными ночами.

Целую и обнимаю тебя

Твоя Фрина

P.S. На днях мы с Мариной смотрели прекрасный фильм Пазолини «Теорема».

Обидно, что всю жизнь я видела в кино всякую чепуху и только сейчас начинаю понимать, что такое настоящее кино и настоящие мастера. Но, как сказано, «того уж не вернешь». Однако спасибо, что хоть сейчас еще можно кое-что увидеть. Видел ли ты этот фильм?

9.10.91

26 октября 1991 года [465]

– Юрочка, а что будет в старости?

– В старости? – Работа… работа…

(Из записей 78 года)[466]

Вот ты и работаешь, мой друг, работаешь. А я? Можно сказать, что ничего не делаю, хоть старость пришла настоящая. Помнишь, как ты боялся, что, уйдя с работы, я буду тосковать дома? Но это как-то обошлось, я все находила себе разные дела. То же и здесь. Не могу сказать, что я тоскую от безделья, хотя всегда очень сожалею, что не думала никогда о старости в этом смысле и не припасла себе интересных дел. Так жизнь сложилась, таковы, что тут хитрить, мои способности. Но, разумеется, на чужой стороне отсутствие настоящей работы тягостно. Сколько я могу тебе писать о прогулках, о красоте канадской осени, о моих физ. и прочих плаваниях? Иногда с грустью чувствую, что говорить, только говорить хочу с тобой, что нет сил писать и не о чем: все, что я чувствую, ты давно знаешь, как ты мне нужен каждую минуту, ты должен чувствовать. Падают, падают красные канадские кленовые листья; один из них посылаю тебе на память. Если это письмо дойдет (непонятно, в какую страну – и через какую землю).

Мы жадно ловим всякие новости по радио и в газетах. Но иногда кажется, что краски сгущены, а иногда, наоборот, что там у вас ужас что творится, даже представить себе трудно. <…> Особенно тяжело мне представлять, как ты один, совсем один, в большой квартире, особенно ночью. Да вот и Леша уехал. Что же так круто ведет нас жизнь?

Веришь ли, мой дорогой, что Марина живет всего в небольшом квартале от меня, а кажется, что за тридевять земель, так бывает одиноко. Я понимаю, что это нормально, что понимаемая ею свобода – это свобода от каждодневного общения со мной, и от звонков по телефону в том числе. Я не сужу ее. Но жизнь почему-то, моя жизнь, каким-то образом направлена только в сторону ее интересов и желаний. Кроме того, что это неправильно и ей вообще об этом ничего неизвестно, – это очень утомительно для меня и рождает какие-то странные, неоправданные и даже глупые обиды. А избавиться никак не удается. <…>