Юрг Иенач - [8]

— Допустим, так случится, ничего преступного я в этом не усматриваю, — отрезал цюрихский гость, весь вспыхнув от возмущения таким бесцеремонным вмешательством в его путевые планы.

— Негодяй он и проходимец! — вспылил синьор Помпео.

— С вашего дозволения, вы говорите так в сердцах, сударь. Правда, вам есть за что посетовать на моего школьного товарища. Я не берусь сейчас оправдывать его перед вами. Благоволите лучше просветить меня касательно этих редкостных колонн. Надо полагать, они римского происхождения? Вам это должно быть известно, недаром ваш достославный род обитает в здешних горах со времен императора Траяна.

— На этот предмет вы получите все сведения от вашего ученого друга, пастора-кровопийцы, — отвечал Планта. — Ты готова, Лукреция? — крикнул он дочери.

Едва собеседники начали горячиться, она, опечалившись, пошла одна вверх по тропе и замешкалась у двух колонн, куда Лука как раз подвел ей оседланную лошадь.

— Желаю здравствовать, господин Вазер! — попрощался Планта, вскакивая на второго коня. — Не могу пригласить вас на возвратном пути ко мне в Домлечг. При других обстоятельствах я не преминул бы предложить вам гостеприимство. Но те, в чьих подлых руках находится ныне кормило власти, опечатали мой замок Ридберг и налепили на мои ворота обесчещенный ими герб Граубюндена.

Вазер ответил поклоном и некоторое время задумчиво смотрел вслед удалявшемуся по плоскогорью конному поезду. Потом нагнулся за своей записной книжечкой, которая все еще лежала раскрытой у дороги, и, прежде чем захлопнуть ее, бросил беглый взгляд на сделанный им рисунок. Что это? Посередине, между набросками колонн, по-детски неумелой рукой были вписаны крупные буквы, из которых явственно складывались слова: «Giorgio, guardati» [3].

Качая головой, сложил он книжку вместе с всунутым в нее графитом и спрятал в недрах своего ранца.

Тем временем облака сгустились, и небо нахмурилось. Вазер ускоренным шагом продолжал свой путь среди помрачневшего горного ландшафта. Его живой взгляд хоть и останавливался временами на темных, теперь зловеще причудливых громадах скал, но уже не старался, как нынче утром, с неутолимым любопытством запечатлеть в памяти их своеобразные очертания. Мысленным взором он вглядывался в прошлое и, призывая на помощь старые воспоминания, старался дознаться до смысла того, что сейчас произошло. Совершенно очевидно, что слова предостережения были написаны юной Лукрецией; когда речь зашла о Иеначе, она, должно быть, разгадала намерение Вазера завернуть по дороге к другу юности. Тогда она, в сердечной тревоге, верно, удалилась украдкой, чтобы подать молодому вальтеллинскому пастору знак о надвигающейся беде. Она явно рассчитывала, что записная книжка попадется ему на глаза.

От последних впечатлений в памяти Вазера перекинулись нити к его отроческой поре. На сумрачном фоне Юлийского перевала перед его духовным взором встала радующая веселой пестротой картина, главными фигурами которой были опять-таки синьор Помпео с дочкой Лукрецией.

Глава вторая

Вазеру представилось, что он сидит на первой скамье темной классной комнаты в доме близ собора в году господнем 1615-м. Стоял душный летний день, и почтенный магистр Землер толковал своим юным слушателям стих из Илиады, заключающийся звонким «magadi» — дательным падежом от слова «magas».

— Magas — означает труба и является звукоподражательным словом, — пояснял он. — Когда я возглашаю его, не правда ли, вам слышится громовый трубный глас в лагере ахеян?

Он остановился у большой настенной карты греческого архипелага и оглушительно рявкнул:

— Magadi!

Столь героическая затрата сил была награждена раскатистым хохотом; магистр выслушал его с самодовольством, не заметив насмешки в одобрении своих развеселившихся учеников. Он-то ведь не подозревал, что этим сценическим эффектом, повторявшимся ежегодно, давненько заслужил кличку Магади, которая передавалась по наследству от поколения к поколению, из класса в класс.

Однако внимание Генриха Вазера уже несколько минут было приковано другим обстоятельством. Он сидел напротив растрескавшейся дубовой двери, в которую кто-то постучал раза два-три с долгими промежутками, а потом потихоньку приоткрыл ее. В щели показались пытливые детские глаза. Когда раздался трубный глас, маленькая гостья, должно быть, приняла незнакомое звучное слово за приглашение войти. Дверь бесшумно растворилась, и через высокий порог шагнула темноглазая девочка лет десяти с застенчиво-своевольным личиком. Держа в руке корзиночку, она без раздумья подошла к почтенному Землеру, учтиво ему поклонилась и произнесла:

— С вашего дозволения, синьор маэстро, — после чего она направилась к Юргу Иеначу, которого с первого взгляда отыскала в многолюдном классе.

Он резко выделялся из среды своих пятнадцатилетних сверстников, которых перерос на целую голову. Суровые брови и пробивающаяся борода придавали ему вид взрослого мужчины, а крепкие запястья торчали из узких рукавов поношенной куртки, которая давно уже стала ему тесна. При появлении девочки темная краска стыда залила его смуглый выпуклый лоб. Он сидел с прежним строгим видом, только глаза у него смеялись.