Юрьевская прорубь - [22]

— Ты, может быть, ещё и увидишь прозрачные воды Рейна, — с глубокой печалью промолвил епископ, — а я… я так и умру в этой невежественной стране…

Он умолк. И казалось, что вот-вот заплачет. Томас тоже чуть было не прослезился.

— Гоните мрачные мысли, ваше преосвященство, — начал он было утешать своего господина, однако епископ осушил кубок, и мужество вновь вернулось к нему. Он сказал:

— Но мы не имеем права унывать! Всякое святое дело неизбежно связано с жертвами. Конечно, гораздо легче и приятнее отказаться от этих бесконечных изнурительных усилий, которые иногда начинают казаться бесплодными, и вернуться в милое отечство. Но ведь сюда сразу придут русские, и бедных ливов, эстонцев, латышей и прочих никогда уже не озарит свет истинной католической веры. Можем ли мы оставить этот несчастный народ коснеть в язычестве и невежестве?

— Нет, ваше преосвященство, никак не можем! — горячо отвечал Томас.

Епископ задумался, и Томас не мешал ему. Он сидел не шелохнувшись, пока епископ не заговорил снова.

— Всё-таки не купцы, я полагаю, известили Псков. Эти бюргеры слишком трусливы, чтобы решиться на подобное деяние…

— Да, ваше преосвященство, они безмерно трусливы! С их трусостью соперничает только их алчность!

— Налей-ка нам вон из той бутыли, — сказал епископ. — Это греческое вино — большая редкость в Ливонии. Признаться, сам я нисколько не огорчён, что замысел фон дер Борха сорвался. В душе я был против этой войны, ибо не верил, что магистру удастся разгромить Псков. Такие попытки предпринимаются уже давно, и каждый раз с одинаковым успехом. Магистр только разорил бы окрестности Пскова, а русские, в свою очередь, разорили бы земли моего епископства, возможно, даже осадили бы Дерпт. Однако мне пришлось вступить в союз с магистром, потому что он пошёл бы на Псков и без моих рыцарей и дворян, и всё кончилось бы тем же походом псковичей в мои земли, только тогда бы я не смог обратиться к магистру за помощью.

Томас молчанием выразил своё полное согласие, а епископ продолжал:

— Так что русские голубятники, если они замешаны в это дело, не причинили мне никакого ущерба, даже напротив. Но я не могу оставить их поступок без последствий — русские должны помнить, что живут в моём городе, и надо дать им острастку.

Епископ помолчал и продолжал:

— Завтра у русских праздник. Самые ревностные выйдут крестным ходом к проруби на Эмбахе совершать обряд водосвятия. При этом все голубятники непременно явятся туда со своими голубями и выпустят их над прорубью, которую они называют Иордань. Ты знаешь, что у русских есть варварский обычай: сразу после этого купаться в проруби…

— Вот тут мы их и искупаем! — восторженно завопил Томас.

Епископ досадливо поморщился:

— Напротив, мы не допустим купания и тем самым лишний раз помешаем их неустанным стараниям склонить эстонцев к своей вере. Несчастные туземцы видят в этом нелепом языческом обычае подвиг благочестия, и мы должны всячески препятствовать этим купаниям. К тому же ты забываешь, мой дорогой, что, кроме наказания русских, у меня есть ещё одно дело, гораздо более важное.

— Какое? — тупо спросил Томас.

— Я хотел бы выяснить, от кого они получили столь секретные сведения.

— Ах, правда, ваше высокопреосвященство, я совсем забыл! Поручите это мне: я их так сожму, этих русских, что они у меня между пальцами потекут! Я выдавлю из них всё, что нужно!

— Ты правильно меня понял, — сказал епископ. — Мои рыцари препроводят русских в темницу, и тут они поступят в твоё полное распоряжение. Дальнейшее будет зависеть от результатов допроса.

— Понятно, ваше преосвященство, — воскликнул старый воин, — теперь мне всё понятно!

— Беседовать с тобой — истинное удовольствие, хотя ты и не учился ни богословию, ни риторике, ни другим полезным наукам. Ты понимаешь меня с полуслова, а это здесь такая редкость! Налей мне греческого, друг мой, мне очень понравилось изделие этих заблудших душ, да просветит их Господь!

Глава семнадцатая. ИОРДАНЬ

От Русских ворот к реке Омовже медленно двигалась вереница людей. Сквозь морозную мглу проглядывало красное, точно раскалённая сковорода, солнце, на которое можно было смотреть, не щурясь.

Люди оделись по-праздничному. На многих были шубы или тулупы, покрытые заморским сукном разных цветов, — преобладало зелёное, синее и красное. Цветные кушаки украшали нагольные тулупы и полушубки тех, кто победнее. На головах у женщин пестрели кики и кокошники, расшитые шёлком и бисером, а у некоторых и жемчугом с самоцветами и янтарём.

Староста, дородный мужчина с длинной пшеничной бородой, и седовласый розоволицый купец несли впереди икону Богоявления.

Вслед за ними над шествием покачивалось несколько хоругвей. Рыжебородый служка нес крест, искусно вырезанный из кипарисового дерева.

На два шага позади него плечистый кузнец, сосед Платоновых, и Трифон Аристов несли большую икону Николая-чудотворца. Трифон был в кафтане ярко-красного ипрского сукна на бобре. Он глядел боярином, но был трезвее родниковой воды.

Были в шествии и Платоновы. Николка и его отец, подобно многим русским, несли садки с голубями. Рядом с Николкой шла мать, державшая на руках Саввушку.