Юрьевская прорубь - [21]

Это был епископ Дерптский.

Напротив него на резном дубовом стуле сидел мужчина могучего телосложения. На нем был голубой камзол из тонкого дорогого сукна, расшитый золотом, и высокие сапоги. Медно-красное лицо его обрамляли длинные черные волосы. Он то и дело подкручивал усы. Это был Томас, земляк и любимец епископа, его слуга и наперсник, друг покойного соборного сторожа.

В глубине опочивальни стояла необъятная кровать под парчовым пологом, такие пологи еще называют балдахинами. Отблеск свечей искрился в золотых и серебряных нитях парчи.

Епископ предпочитал беседовать в опочивальне, а не в кабинете, или библиотеке, или в каком-либо другом из многочисленных покоев замка, потому что здесь гораздо ближе была кровать, нужда в которой к концу беседы сильно возрастала. Он не хотел доставлять преданному слуге и лучшему другу лишней работы по переноске своей особы через переходы, лестницы и коридоры. Кроме того, он считал, что здесь он надёжнее ограждён от нескромных ушей.

— Пойди посмотри, не стоит ли кто-нибудь за дверью, — сказал епископ.

Когда Томас вернулся, епископ спросил его:

— Ты ведь знаешь, как ненавидит меня совет городских старейшин и особенно Трясоголов, которому я помешал по твоей просьбе стать бургомистром?

— Ещё бы мне не знать, — вздохнул бывалый воин. — Сколько раз я просил у вашего преосвященства дозволения снять голову с этого старого негодяя. Она у него так трясётся, что, ей-богу, ему просто в тягость носить её на плечах!

— Понимаю твои благородные порывы, мой дорогой, — ласково отвечал епископ. — Но если здесь, в Ливонии, лишить жизни всех, кто этого заслуживает, мы рискуем остаться с тобой вдвоём!

Томас кивнул и снова сокрушённо вздохнул, а епископ продолжал:

— Так вот, Дерптский совет старейшин счёл своим долгом довести до моего сведения, что их соглядатай, постоянно находящийся во Пскове и приезжавший на ярмарку под видом псковского купца, доложил совету старейшин, что во Псков ещё в первой половине сентября прилетел голубь с письмом, написанном по-немецки. В письме говорилось, что магистр фон дер Борх готовит нападение на Псков. По мнению соглядатая, голубь выпущен в Русском конце Дерпта. Думаю, что старейшины сочли своим долгом сообщить мне это, поскольку уверены, что я и сам уже всё знаю: у меня ведь есть верные люди во Пскове. Однако от них почему-то до сих пор нет никаких известий…

Томас только усмехался про себя. Пусть думают, что письмо послали русские. Тем лучше. Ему-то известно, кто послал письмо! Когда пошли разговоры насчёт голубей, он сразу смекнул, что это дело рук соборного сторожа. Проклятый шкуродёр, который готов был душу дьяволу продать за десять гульденов! Любопытно, сколько он должен был получить от благодарных псковичей? Но этого Томас уже никогда не узнает — он собственноручно заставил навсегда умолкнуть хитрого и коварного ростовщика, оказавшегося к тому псковским соглядатаем.

— Ты тоже думаешь, мой Томас, что письмо было послано из Русского конца? — задумчиво спросил епископ.

— Без сомнения, ваше преосвященство! — с жаром воскликнул Томас. — Это ясно, как Божий день!

— Но откуда в Русском конце могли узнать о замысле магистра? И так скоро!

— Да, — подтвердил Томас, — буквально через несколько дней после того, как к нам приезжал орденский ландмаршал!

— Тёмное дело, — покачал головой епископ. — Может быть, кто-нибудь из моих монахов подслушал наш разговор с ланд-маршалом и за хорошие деньги пересказал его русским?

— Весьма возможно, — охотно согласился Томас.

— А может быть, городские старейшины узнали об этом разговоре от моих монахов и сами известили псковичей? Ведь им, толстосумам, от войны одни убытки…

— Вполне вероятно, ваше преосвященство, — подхватил Томас. — Эти люди ради корысти отца родного не пощадят!

— Да, ты прав, мой друг, — вдохновенно произнёс епископ, — корысть разъедает Ливонию! Корысть её и погубит! Ты высказываешь мои мысли! В этой дикой стране ни за что нельзя поручиться и никому нельзя доверять. Здесь даже немец превращается в свинью! Нет, не каждый, разумеется. Но разве мы не были свидетелями того, как здешние молодые люди из хороших семей уходят на службу — к кому! — к Московскому князю! Мудрено ли, что ни один уважающий себя человек не воспитывает сыновей здесь, а посылает их в Германию!

— Святая правда, ваше преосвященство! — с чувством заговорил Томас. — Многие немцы, вместо того, чтобы онемечивать эстонцев, сами готовы раствориться среди них. Взять, к примеру, сына Георга Трясоголова — несмотря на закон о запрещении, он женился на эстонке и теперь ублюдок от смешанного брака унаследует всё богатство и всю торговлю Фекингузенов. Ведь его уже нельзя считать немцем! Этак со временем все бюргеры будут эстонцы!

— Да, да, ужасно!.. — вздохнул епископ. — Налей-ка нам рейнского, дорогой мой! Ах, милый Рейн, добрая старая Вестфалия!

Томас наполнил золотой кубок искусной работы, стоявший перед епископом, а потом свой — серебряный с позолотой.

— Да, ваше преосвященство, прекрасен мир, созданный Господом Богом, однако наша Вестфалия в нем самая драгоценная жемчужина! За возвращение в милое отечество!