Юрьевская прорубь - [18]

Да, можно было смело сказать, что для юрьевских щеголей и щеголих истинное счастье, что существует зима!

Попадался на улицах и ещё один мех — овчина, но его носили отнюдь не из щегольства: это был мех бедноты, который служил лишь для защиты от холода. В овчинные тулупы и полушубки одевались грузчики, извозчики, рыбаки, лодочники и прочий люд, исполнявший в городе всякую чёрную работу.

У Платоновых Мартин узнал, что, поскольку это первый крепкий мороз в нынешнюю зиму, лёд, скорее всего, ещё ненадёжен и кататься на коньках рискованно. Мартин чуть не заплакал от досады, а когда он увидел, что Николке и самому не терпится покататься, начал умолял его пойти на реку.

— Возле самого берега покатаемся немножко — и всё! — упрашивал Мартин. — Там, где мелко!

Наконец Николка сдался, и мальчики отправились на реку.

Омовжа была пустынна. Сизый лёд, на который ещё ни разу не выпадал снег, блестел, и было в этом блеске что-то угрожающее. Мартин и Николка оробели. Но, чтобы признаться в этом, тоже нужна храбрость.

— Ничего… у самого берега, — пробормотал Мартин и стал привязывать коньки.

Николка молча последовал его примеру.

Они хорошенько привязали коньки — Мартин к башмакам, Николка к валенкам — и ступили на лёд. Коньки покатились сами собой по неприметно наклонной от берега поверхности льда. Когда мальчики пробежали несколько шагов вдоль берега, возникшее было чувство опасности улетучилось. Николка начал показывать, как он катается задом, Мартин попробовал прокатиться так же, как Николка, и неуклюже поехал в сторону от берега. Вскоре он потерял равновесие и, запнувшись, прыгнул.

Через мгновенье там, где только что был Мартин, зияла чёрная полынья, над её поверхностью встала дыбом и снова опустилась небольшая льдина. По краю полыньи медленно плыла шапка Мартина.

Еще через мгновенье над водой показалась голова, и Николка услышал, как Мартин шумно глотнул воздух. Вцепившись в край льда, он с ужасом и мольбой смотрел на Николку. Лицо Мартина запрокидывалось — течение тянуло его под лёд. Недолго думая, Николка скинул валенки и побежал к полынье. Не добежав до неё нескольких шагов, он лёг на брюхо и пополз. При этом он приговаривал:

— Держись, Мартын, держись!

Он протянул Мартину валенок с привязанным коньком, и Мартин судорожно ухватился за выгнутую конскую шею. Николка скользнул по льду к полынье.

— Не дёргайся! — прикрикнул он на Мартина и добавил успокоительно, — ничего, ничего, сейчас…

Он тянул, как мог, упираясь в лёд свободной рукой и коленями. Но лёд был скользкий, и когда он, поторопившись, сделал неловкое движение, то легко соскользнул назад к полынье как раз на расстояние, которое только что одолел с таким трудом.

Вскоре, однако, руки Мартина до самых подмышек лежали на льду, и он упёрся грудью в край полыньи.

— Попробуй бултыхать ногами, как будто плывёшь! — предложил Николка.

Мартин попробовал, но ничего из этого не вышло. Подумав, Николка сказал:

— Мартын, ты сейчас не шевелись. Замри.

Он дотянулся до своего второго валенка и привязанным к нему коньком продолбил углубление во льду. Теперь он мог зацепиться коньком за это углубление и начать понемногу вытаскивать Мартина на лёд.

Мартин так окоченел от ледяной воды и от страха, что, оказавшись на льду, даже не мог сам отвязать коньки — пальцы были как чужие, Он попытался что-то сказать, но одеревенелые губы только беспомощно дергались, слышалось бессмысленное «ва-ва-ва-ва», словно он глухонемой. Николка отвязал Мартиновы коньки и снова пополз к полынье — чтобы выловить Мартинову шапку. Увидев это, Мартин в ужасе закричал своё «ва-ва-ва-ва», и Николка, обернувшись, сказал:

— Что, «ва-ва-ва»? Юрий Трясоголов с тебя, «ва-ва-ва», шкуру спустит за шапку! Вчера башмаки, сегодня шапка…

А шапка делала очередной круг по полынье вдоль кромки льда. Дождавшись, когда она подплывёт к нему, Николка выловил её.

По дороге Мартин в замерзающей одежде еле плёлся. Николка взял его за руку и заставил бежать.

Увидев Мартина, Николкина мать всплеснула руками.

— Батюшки, весь заледенелый! Нелёгкая понесла вас на реку! Ну полезай на печь! А кафтанчик-то сними! Да разуйся!

Мальчики влезли на печь. Печь была горячая, натопленная по-зимнему. Николка накрыл Мартина старым тулупом.

Через некоторое время из-под тулупа послышался голос:

— Жарко…

— Это хорошо, терпи! — отвечал Николка.

Наконец он позволил Мартину вылезти из-под тулупа, и они уселись рядом на куче старой одёжи.

Каждый раз, как друзья оказывались на печи, они начинали шептаться. Николка пошутил, что Мартин в этом году опередил всех русских — уже купался в Иордани. Мартин не понял, и Николке пришлось объяснить:

— У вас, у немцев, свои немецкие праздники, а у нас свои, русские. Вот, к примеру, скоро Николин день. В этот день у нас мужчины мёд-пиво пьют, а женщины печальные песни поют. Тут и мои именины. В конце декабря Рождество, но это ты и без меня знаешь. С Рождества начинаются святки. Тут самое веселье: плясания, ходим по соседям Христа славить, нам за это кто плюшку, кто ватрушку, кто пирог, а кто и денег чуток. Вечером все, кому не лень, и молодые, и старые, наряжаются кто во что горазд: один в немецкое платье, другой в женское, третий в вывороченную шубу, как будто чёрт. Иной ещё и рога прицепит. Личины разные надевают — кто страшные, кто смешные… Игры начинаются: жмурки, пятнашки, прятки… Хохоту!.. Страсть до чего люблю в жмурки играть! Святки пролетят, и не заметишь. А там Крещенье, самые лютые морозы. К Крещенью прорубь готовят — воду святить, ну и для купанья само собой! Вот эта-то прорубь и называется Иордань. Перед тем, как купаться, мы над ней голубей выпускаем. А кто на Святках больше всех веселился? Ясное дело — мы, мальчишки! Значит, мы — первые купальщики! Все лезем в воду, разве только хворые какие… А иной хворый, если не побоится в прорубь влезть, так с него любую хворь как рукой снимет — святая, чай, вода-то!