Юрьев день - [18]

И когда Маэстро вновь заглянул в комнату, Славка спросил:

– Как прикажешь называть тебя, Юра?

– Фернандо-Лаура-Артур-Мигуэль Дуарте – ответил Маэстро, и они рассмеялись. И ему показалось, что обе девушки с удивлением посмотрели на него.

Он мочил тряпку и выжимал её в раковину, а в комнате разговаривали. «Точно инструкции Мокашева», – думал Маэстро, улыбаясь про себя, – в каждой фразе чувствуется оговорочка. Вроде бы и «да», а если подумать, присутствует и «нет».

Когда он, покончив с водой, он появился в комнате, то в глазах присутствующих увидел интерес. Это возбуждало и сделало его уверенным.

– Как вы успели убедиться, – сказал он, улыбаясь, – я – не тунеядец и способен к общественно-полезному труду. Тем, кто еще сомневается в этом, могу показать свои трудовые мозоли.

– Натертые ручкою двери, – перебила его Лена. А Капа сидела молча, поводя глазами. Ей здесь явно нравилось. – А где же обещанный крюшон?

– Занимайся делом, – распорядился Славка начальственным тоном.

– Бу сделано, – ответил Маэстро, выходя из комнаты. Он чувствовал себя необыкновенно просто и понимал, что теперь в комнате его не будет хватать. Он может уйти, потому что время работает на него.

Он начал откупоривать бутылки, коротким перочинным ножом открыл компот, когда в дверь осторожно постучали. Перед дверью стоял парень в черной джерсовой рубашке. (В такую-то жару?) Сам чёрный, как итальянец. Маэстро видел его как-то в вестибюле, рядом с дежурной. Он был то ли слесарем, то ли водопроводчиком. Одним словом, официальным лицом.

– Что вам угодно? – поклонился Маэстро.

– Мне вот что угодно, – ответил парень, похожий на итальянца. – У вас засор?

– Вроде бы нет.

– А под вами комнату залило. Хотите посмотреть?

Они спустились вниз, сняли ключи с доски с номерами комнат и открыли дверь этажом ниже. Тут был такой же коридор-прихожая, направо туалет и душевая с умывальником и зеркалом, такая же комната с двумя вытянутыми вдоль стен кроватями, столом, шкафом, тумбочками и зашторенным окном. И оттого, что окно было зашторено, в комнате было душно и сыро. По стенам тянулись серые сырые полосы, а на потолке висели крупные капли.

Они отворили окно: пусть подсыхает.

– Да-а-а, – протянул Маэстро, – а мы готовим крюшон. Может, зайдём, выпьешь стаканчик? Зайдем?

– Не могу. На работе я.

– Да-а-а. Такие дела.

Поднявшись к себе, Маэстро освободил мусорный бачок. «На случай маскировки, прятать туда бутылки». Затем запер дверь и появился в комнате.

– Ты что? – недовольно спросил Славка. – Заснул или издеваешься.

– Ходил расхлебывать потоп.

– А что? – забеспокоилась Лена. – Приходил кто?

– Такой чёрный парень. Внизу обычно околачивается.

– А… Это Володя. Тогда ничего.

Наконец, когда смесь вина, водки с толченым сахаром, консервированного сока и слив была разлита по стаканам, и все стали пробовать, интересуясь из чего он готовил «крюшон», снова пришел Володя.

– Заходи, – пригласил Маэстро, отступая от двери.

– У вас авторучки не найдется?

– Зачем?

– Тут еще одни залили. Буду рапорт писать.

– Заходи, потом напишешь, – Маэстро внимательно поглядел на него.

– Хорошо, я позже зайду.

Они не зажигали света.

Быстро, как всегда в этих местах, совершился переход от света к темноте.

Некоторое время фонари не зажигали, и за зданием гостиницы напротив догорал пылающий закат. И от этого странного, умирающего света здание гостиницы выглядело чёрным, тонким и плоским, словно у него был всего лишь вырезанный из жести профиль. Краски неба быстро менялись, и уже скоро на горизонте тускнела сиренево-жёлтая, а затем зелёная полоса, пока она не утонула в фиолете и синеве, которые все же некоторое время отличались ещё от остального неба. Однако сидевшие в комнате этого не замечали.

Казалось, невидимый сдвиг произошел в их отношениях, сделав излишними шутки и те разговоры, которые подходят больше для начала знакомства.

Фонари на шоссе зажглись, вытянув свои шипящие змеиные головы. Свет от них на потолке и стенах, прерываемый колеблющейся занавеской, был неверен, дрожал, появляясь и пропадая, делая фигуры сидевших расплывчатыми, размытыми темнотой. Они в основном молчали, но Маэстро казалось понятным ещё не сказанное и настроение. Выпитое вино разлилось по его телу ленью и покоем и одновременно волнением; желанием что-то сделать и сказать.

– Странно, – негромко сказал он. – У вас такого не было, когда встречаешься первый раз, а точно знал и прежде? Ещё тогда, в том самом времени, которое, как говорится, было давным-давно.

Ему вдруг стало неловко, будто он повторил чьи-то чужие слова, но пока он их говорил, они становились своими.

– А потом долго не видел и отвык.

Ему чего-то не хватало, как декораций и костюмов на репетиции, отчего взгляду со стороны неестественны движения актёров и голоса. В стакане его оставалось на донышке, и он подумал, что с этим у него получилось. «Отличная смесь и горечи не чувствуется». Остаток он выпил медленно и повертел языком, но опять не почувствовал горечи. Ему и в самом деле казалось, что он на зачётной репетиции. И хотя это не в самом деле, а только с «болваном», но если на ней получится, то и дальше в жизни всё будет хорошо.