Юный свет - [56]

– Слушай, а что такого особенного в нашем кронштейне для туалетной бумаги?

Софи вытянулась под одеялом.

– Ну, ты же знаешь! Такое полукруглое углубление в кафеле. Мне так нравится вставлять туда новый рулон. Он так ровненько туда входит! Как думаешь, в новой квартире будет такое же?

– А то как же, – ответил я, – все дома одинаковые.

Она облегченно вздохнула. Потом положила руку на глаза и наконец заснула.

Я немного почитал, потом, как можно тише, поднялся, чтобы попить молока. Вышел на цыпочках в коридор. Большую комнату слегка освещал фонарь с противоположной стороны улицы. Одежда матери, юбка и блузка, была перекинута через спинку кресла, с ручки другого свисали чулки. А сама она лежала на диване под шерстяным пледом. Голые плечи белели в полумраке, на шее нитка жемчуга. Сигареты не было ни в пальцах, ни в пепельнице. Она не спала. Повернула голову.

– Что такое, – прошептал я, – почему ты спишь здесь?

Ее глаз не было видно. Сглотнув, она опять отвернулась.

– Иди в кровать, – пробормотала она, а я сделал еще шаг. Скрипнула половица. Но пойти на кухню не решился. Открыл дверь в ванную и попил водички из-под крана. А потом пошел спать.

Мужчина открыл заграждение. В этой части штрека выбойку крепи еще не произвели. Здесь только разбросали соль, чтобы связать взрывоопасную угольную пыль. Как частенько и бывает при высокой влажности, соль через какое-то время кристаллизовалась, вобрав в себя частицы пыли. Спекшаяся корка хрустела под ботинками, на губах все больше чувствовался соленый привкус, и вскоре весь штрек, так называемая подошва, забои и кровля пласта, а также инструменты выглядели словно обледенелыми, будто покрытыми инеем. Крючок карабина заклинило намертво. Сморщенная перчатка. Куда бы он ни бросил взгляд – все сверкало в лучах его головной лампы, а иногда блестело так ярко, что приходилось зажмуривать глаза. Будто в этих крохотных кристаллах рос свет, юный свет.

Подошва пошла под уклон, и мужчина крепко держался за крепежные стойки, которые с трудом можно было распознать как деревянные. Словно длинный ряд алебастровых колонн стоял слева и справа от пучка света его лампы, и он снова облизал губы. Здесь было тихо, а когда он остановился и хруст под ботинками умолк, то слышен был только свист в вытяжной шахте, где-то далеко позади него. В носу горело от вдыхаемого воздуха. Между двух стоек валялась клетка, слегка раздавленная. Но это была не крысоловка. Он разглядел жердочку и сосуд для воды, нагнулся и закрыл дверцу, с проволоки посыпалась соль. Никакого другого движения вслед за этим не последовало.

Ему рассказывал отец, а тот в свою очередь тоже знал об этом по слухам. Раньше горняки не очень доверяли газомерным лампам, да и новым измерительным приборам тоже, они приносили с собой певчих птиц, в основном канареек. Птички эти настолько чувствительны, что при малейших изменениях кислорода в воздухе, скажем, при намеке на газ, они замолкали и падали бездыханными на дно клетки. Это означало только одно – бежать, бежать и открыть все шлюзы для притока свежего воздуха!

Даже уголь в конце очистного забоя был белым от соли. Он включил ручной фонарь, положил его на землю. В положении породы мало что изменилось, трещина не увеличилась. И сверху уже не капало, подошва и боковые стены оставались сухими. Лишь в небольших углублениях поблескивала мертвая вода. Под последним перекрытием он остановился и прислушался. Здесь, за поворотом старого очистного забоя, даже и воздуха не было слышно, и он поднял голову, чтобы осветить разлом поглубже.

Кресла опрокинуты на диван, гардины сняты, ковер свернут. Софи, стоя на коленях, копалась в коробке с книгами, журналами и альбомами, а мать приняла от меня хозяйственную сумку и взвесила ее на руке. Я кивнул.

– Большой привет от фрау Кальде. Пива она мне не дала и хотела бы, чтобы ты…

– Да, да, только не сейчас. Помоги мне со столом.

Мы вышли на балкон. В полуоткрытом окне Маруши отражался закат, солнце садилось по ту сторону шахты. Маруша стояла в утреннем халатике и гладила. Мать проигнорировала ее и строгим взглядом дала понять, что в окно лучше не смотреть. У рок-вокалиста Грэхема Бонне по-прежнему не хватало одной ноги. Мы перенесли стол через порог, затащили его в квартиру, а Софи вскочила с радостным криком:

– Мама, погляди, что я нашла! Юлиан в шортах на снегу! Когда вы это сняли?

Фотография размером с открытку, а сам снимок – небольшой овал. Мать поставила тарелки на стол, вскинула подведенные брови.

– Ах, не неси чепухи. Ты что, не видишь, что это старый снимок? – Она взяла фотокарточку, посмотрела на обратную сторону. – 1936-й год. Тогда твоему отцу было двенадцать.

– Но он же выглядит как Юли, правда? Волосы, глаза… Точно такие же! А почему на нем короткие штаны? Зима ведь.

– Раньше так было принято. На нем длинные гольфы. Пожалуйста, положи все на место. – Она упаковала столовые приборы и краем глаза быстро взглянула на меня. На лоб свисала прядь волос. И вдруг она заговорила приглушенным голосом, вроде как сестра не должна была этого слышать:

– Скажи, что тут произошло в мое отсутствие? Кто тут побывал в квартире?