Юность знаменитых людей - [19]

— Теперь предоставьте это дело мне; я берусь устроить мальчика так, что от него потребуется только побольше прилежания, — сказал, вставая с места, цирюльник, закадычный приятель моего отца.

— На следующий день он действительно пришел за мной, и спустя полчаса, исключительно благодаря удачно вылепленной мною голове, по поводу которой и собирался семейный совет, я был принят в ученики к очень искусному мастеру, делавшему деревянные болваны для париков. Срок моего учения был назначен в четыре года; эти годы я провел, вырезывая с утра до вечера деревянные головы для париков, без глаз, носа и ушей; а по окончании работы я занимался лепкою фигур из глины по рисункам, которые покупал на свои кормовые деньги; вследствие этого мне часто приходилось голодать. В последнее время моего учения, когда мне минуло 16 лет, я случайно увидел на выставке работы знаменитого скульптора Лемуана; я много слышал о добром сердце и великодушии этого художника.

— К фабриканту деревянных болванов для париков меня рекомендовал цирюльник, а скульптору я решил представиться сам; я захватил с собой те эскизы скульптуры и рисования, которые были сделаны мною в продолжение многих часов, отнятых от сна.

— Великий артист принял меня очень любезно; он сам вызвался давать мне уроки, причем единственным вознаграждением его было взятое с меня обещание пользоваться в случае нужды его же кошельком. С того дня, в, который я познакомился с этим человеком, мне оставалось только пользоваться его советами и примером, чтобы возвыситься до той чести, какой я удостоился сегодня, рассказывая Вашему Величеству свою биографию.

Фальконе мог бы еще добавить к своему рассказу то, что время, отнятое от сна, уходило не только на скульптуру и рисование, но и на выполнение пробелов его скудного образования; занимаясь постоянно скульптурой, он нередко садился писать; таким то образом он написал замечательное оригинальное сочинение о скульптуре и сделал несколько переводов произведений древних авторов.

Из С.-Петербурга перенесемся в Версаль, а из мастерской Фальконе, скульптора императрицы Екатерины II, в мастерскую Аведа, живописца Людовика XV.

В этой мастерской восседает король Людовик XV, с которого пишет портрет художник Авед; позади художника стоит двадцатидвухлетний юноша, который смотрит на работу и по временам подает ему краски или кисти, смотря по тому, что потребуется. По всему видно, что кроме служебных отношений, его связывает с живописцем большая дружба.

В мастерской ничего не слышно, кроме легкого движения кисти по полотну и шелеста листов рукописной тетради, на которую король по временам обращает свой взгляд; содержание этой рукописи невидимому, крайне озабочивает его.

— Авед, — говорит король, — присоедините на минуту к вашему званию живописца короля Франции титул его тайного советника; скажите мне ваше мнение об этом проекте, который только что представлен на мое благоусмотрение.

Вам, может быть, покажется очень странным, что король Франции, человек несомненно очень умный и осторожный, каким по вашему мнению непременно и должен быть монарх такой великой нации, решился столь легкомысленно обратиться за советом о весьма серьезном вопросе государственного управления к простому живописцу. Но как хорошо поступил бы Людовик XV, если бы всегда делал такой удачный выбор своих советников! Тщеславные люди, которыми большею частью бывают окружены короли, приучили Людовика видеть в своем высоком сане только титул, избавляющий его от всяких трудов и забот и дающий ему право на наслаждения и удовольствия. Могло случиться, что Людовику XV в этот день захотелось поскорее избавиться от серьезного дела, которое подлежало его решению, и обратиться к предметам более занимательным или же (я позволяю себе всевозможные предположения для объяснения этого факта, который, хотя и кажется невероятным, но тем не менее совершенно достоверен) король поступил так, движимый простым любопытством. Привыкнув выслушивать всегда только затверженные банальные мнения от людей, поставивших себе за правило льстить и угождать монарху, он, быть может, ради одной оригинальности пожелал узнать самостоятельное мнение человека, совершенно чуждого делу управления государством.

Слова короля так удивили и поставили в столь затруднительное положение художника, что он поспешил было отклонить от себя честь, оказанную ему монархом. Но Людовик XV настаивал, показывая ему на тетрадь:

— Это проект новой подати на крестьян. Я вам в нескольких словах объясню мотивы, на которых основывается проект, и вы откровенно выскажете мне свое мнение.

Произнося эти слова, король внимательно наблюдал за художником; его очевидно забавляло его замешательство.

— Ваше величество, соблаговолите избавить меня… пробормотал Авед, никогда не мечтавший занять ответственную должность королевского советника; не находя однако никакого предлога отделаться от этой неожиданной миссии, он молча стоял перед королем. Тот улыбался. Но молодой друг Аведа, заметя улыбку Людовика XV и возмущаясь скромностью даровитого художника, произнес дрожащим голосом:

— Новая подать на крестьян! Если б ваше величество знали так, как я, нищету поселян, то Вы отвергнули бы этот проект!..