Юность в кандалах - [23]

Личная неприязнь обосновывалась тем, что этот маленький выродок убивал людей ради удовольствия, не гнушаясь переступать границы морали. Два пермских малолетних дебила, надышавшись клеем, поспорили, сколько людей они успеют убить, пока их не поймают. В итоге грохнули пятерых мужчин. Одного из потерпевших малолетки убили на автобусной остановке, после чего сидели на трупе и пыхали клеем, смотря на проходящих мимо людей. Рассказывая о преступлении, он не забыл упомянуть о том, что отрезал одной из жертв ногу и думал её сварить и съесть. Но в последний момент в голове что-то стукнуло, и от намерения стать каннибалом он отказался.

Хоть на малолетке большинство сидели за убийства, но таких конченных ублюдков я видел единицы. Даже Гусь с его жертвами выглядел безобидно, по сравнению с этим существом. У нас пермяк сразу получил погоняло: Пермский маньяк или, как мы называли его для краткости, просто Маньяк.

Помню, однажды ночью решили мы вызвать пиковую даму. Развлекались как могли — дети же, хоть и по локоть в крови. Одеялами занавесили ночник и оба окна так, что в камере повисла кромешная тьма. Все легли по шконкам, а я, Гусь и Маньяк пошли на дальняк, где висело единственное зеркало. Зажгли самодельную лампадку, и Гусь, нарисовав мылом на зеркале лестницу и точку, начал говорить слова вызова. Я смотрел на зеркало — ничего не происходило. Тут Пермский маньяк задрожал от страха, вцепился мне в ногу и завопил: «Она же движется! Точка движется!». Я помню, ещё подумал: «Столько людей убил, а какой-то детской страшилки боится». Тем временем Маньяк дрожал всё сильнее и заорал Гусю: «Стирай, стирай её!», а Гусь стоит, глазами своими безумными во тьме светит и злорадно ржёт. Пермский маньяк начал орать Гусю, что убьёт его, тот в ответ говорит: «Ну давай, попробуй!». Игра начала перерастать в конфликт. Стоит заметить, Гусь ростом примерно с меня[118] в отличии от мелкого, не более 170 сантиметров ростом, Пермского маньяка. Я уж от греха подальше решил отойти в сторону и прилёг на свою шконку посмотреть, что будет дальше. Борода тоже не встревал и с интересом смотрел на развивавшийся рамс.

А Гусь продолжает подогревать страх пермяка, приговаривая: «Она идёт, идёт, скоро будет здесь!» — и сверкая своими безумными глазами. Пермяк не выдержал, сорвался с места и побежал к «языку» — так называлась железная тюремная полка, ввинченная в стену. В 608 у нас была чуть ли не единственная на малолетке «кабура» — небольшая дыра в стене для связи с соседней хатой. И долбили эту кабуру мы здоровенным болтом, который умудрились вытащить из креплений «языка».

В общем, подбегает пермяк к языку, выхватывает из стены этот болт и бежит на Гуся. Тут уже мы с Бородой и Оскалом подорвались со шконок, понимая, что шутки закончились, но пермяк успел преодолеть расстояние от языка до дальняка и забежал за слоник. Посмотрел он, посмотрел на Гуся, который уже встал в стойку готовый отбиваться. «Ну всё, сейчас начнут валить друг друга», — подумали мы, но пермяк как начал долбить болтом зеркало в область нарисованной лестницы. А тюремное зеркало разбить невозможно, оно сделано из такого материала, что его можно только покрыть трещинами, что тот и сделал. Мы налетели на него, дали пару затрещин, и, забрав болт, отправили спать. Гусю тоже выговорили за провокацию, нечего выводить кандидата в признанные[119].

Через какое-то время пермяка увезли на Серпы, а уже позже, через месяц, приходит к нам инфа с копеек. Туда заехал транзитом зек, один из авторитетов на пермской малолетке, которого знало даже взросло. И он заявил, что Пермский маньяк, подельник маньяка и пермяк, который их покрывал, на пермской малолетке жили пид*расами, а, приехав в Москву, засухарились[120]. Подельника маньяка, который уже вернулся к тому времени с Серпов, вшатали[121] в хате и сломили с копеек в «обижню»[122]. Мы же ждали Маньяка, надеясь, что он попадёт к нам в камеру, чтобы расплатиться с ним сполна. Думаю, на своих ногах он бы с хаты не вышел. Но ему повезло. Вернувшись на централ, он ещё на сборке узнал о том, что их тайна раскрыта и отказался заходить в нашу хату, определив себя сам к обиженным.

В тюрьме есть такое понятие — «по незнанке не катит». Поэтому «зашквариться» мы никак не могли, так как не знали о его тюремном статусе. А для собственного успокоения понимали, что не зря посадили его изначально на отдельную посуду. Но нас разбирала досада, так как злость на него всё равно была, и её очень сильно хотелось выплеснуть. Но увы, а может и к счастью, не удалось.

В Братве

Через пару месяцев Борода и Оскал, хоть и не были подельниками, почти одновременно получили законки и уехали на этап. Смотрящим хотели поставить меня, но так как я грузился за котлом, то лишнюю ответственность брать не хотел. Собрав дубок, мы решили, что за хатой будет смотреть «братва», в которую вошёл я, Фанат, которого единогласно поставили смотреть за хатным общим, и Гусь. К этому времени, моё дело передали в прокуратуру, и всё чаще вместе с подельниками стали вывозить «по сезону» к следователю.

Когда меня повезли на следственные действия из пресс-хаты, незадолго до перевода в 608, родители увидели меня близко впервые почти за полгода. До этого, мы встречались только на продлении срока задержания, которые проходили каждые два месяца до передачи дела в суд. Мама сказала, что я сильно изменился, похудел и смотрю, как волчонок. Хорошо, что она не знала, что мне пришлось пройти. Родители давали нам с подельниками всякие вкусности, которые в тюрьме были запрещены: сладости, варёную колбасу. На централе разрешали только сырокопчёную колбасу, так как её можно хранить вне холодильника, и варёная была в радость. Мои родители подкармливали и Хаттаба, который был сиротой.