Юность в кандалах - [106]

Переобулся

Клубников бугры особо не любили, считая, что те живут особо вольготно: на работу уходят утром, приходят вечером, незадолго до отбоя. Козлы в клуб не заходили, хотя штаб СДП был в соседнем здании. Это было табу, и Шалай об этом знал, но закрывал на это глаза, из-за того, что в клубе находился кабинет Совета Коллектива Колонии. Конечно, на ежедневные мероприятия, дежурные козлы заходили в клуб, но дальше фойе и зала их не пускали. А если какой-нибудь новенький козёл осмелился заглянуть в клуб вне мероприятий, или во время них заглянул в коридор, ведущий к кабинетам, то в лучшем случае его оттуда гнали отборным матом, а иной раз могли и избить, если подвернётся под руку завхозу клуба, Москве, Лобаню или колоническим активистам. Поэтому от режима клубники особо не страдали, если их кто мог гонять, то только внутри клуба, а своих там особо не гнобили, только если за дело. Поэтому председатель СДП отряда и бугры всячески старались клубникам досадить. Если днём в отряде убирались немногочисленные чуханы, обиженные и мужики, по каким-то причинам не выходившие на работы, то вечером, перед отбоем, на уборку гнали кого-нибудь из клуба. Во время приёма пищи также старались отправлять выносить посуду клубников. Однажды эта участь коснулась и меня.

Во время обеда до меня докопались бугры с посудой. Я ответил отказом. Вечером, после того, как вернулся из клуба в отряд, ко мне подошли бригадиры.

— Сегодня ты на уборке, — сказал переросток Малой.

— Нет, я не буду убираться, — ответил я спокойно.

— Почему это не будешь? — огрызнулся он.

— Есть кому убирать.

— Ты что, воруешь? В шестой отряд захотел? — на повышенных тонах сказал переросток.

— Мы все здесь живем, представляешь, что будет, если все перестанут убираться? — подключился к нему Балабанов своим канючищим голосом.

— Я за всех не говорил и не говорю, — ответил я. — Говорю только за себя. Зачем ты мне говоришь про всех, если ты сам полы не моешь?

— Потому что я активист! — покраснел Балабанов.

— А я клубник, — ответил я. — И я тоже работаю. Убираются пусть те, кто в отряде постоянно находится.

На самом деле я понимал, что в любом другом отряде меня уже забили бы в пол. Понимал, что и здесь такое может случиться, тем более председатель СДП выглядел довольно опасно. Но помня наставления Москвы, за свою честь я не боялся, а физическую боль терпел уже неоднократно. Карантин сломал меня только тем, что там реально грозились обоссать. Да и были в зоне такие зеки, кто отрицал и был за это опущен, так что были это не пустые угрозы. А достоинство и честь у арестанта — самое дорогое, что есть в этих стенах.

Но бить меня не стали. Проводили в каптёрку к завхозу.

— Вот ворует! — сказал переросток. — Полы мыть не хочет!

— А ну выйдите! — сказал Акопян активистам. Те послушались.

— И что ты не убираешься? — спросил он у меня.

— Смотри. Ты прекрасно знаешь, что в отряде есть черти, которые регулярно моют барак, — ответил я. — Ты знаешь, что здесь есть так же и петухи. Недостатка в рабочей силе нет. Почему я должен приходить в отряд и идти драить полы только потому, что это захотел бугор? Ты же вроде справедливый парень, не зря молва такая ходит, и не просто так тебя многие красные не любят. Так что ты прекрасно понимаешь, о чём я говорю.

— Я понял тебя, — сказал завхоз. — Но смотри, не ох*евай. Дежурство когда по графику будет, дежурь, и режим не шатай, не подставляй меня и отряд.

— Да без проблем, я живу себе и живу, никого не трогаю.

— Хорошо. Выйдешь, крикни мне бугра. Любого, — сказал Акопян, и я так и сделал.

Больше меня на уборку не запрягали. Но к другим клубникам продолжали цепляться, правда, не ко всем. Были те, кто шёл и убирался, а тот же Матвей, например, шёл в отказ. Но к нему особо не цеплялись, не знаю уж по каким причинам. Косяка в виде треугольника на рукаве он не носил, и строем ходил в задних рядах. Может тоже «качал» за себя, тем более он был довольно крепкий. А может и платил, я не спрашивал.

В пятом отряде я не дежурил. После переезда в четвёртый по графику мое дежурство выпадало несколько раз. Это были отвратные и скучные дни. Идти в клуб нельзя, нужно было до ужина сидеть на тумбочке с красной повязкой на руке и ждать мусоров. Повязку в этом отряде разрешалось снимать, но, когда какой-нибудь шнырь, стоящий на глазах, предупредит, что в отряд идёт козёл или мусор, нужно было косяк надевать. Дежурный обязан был мыть полы в умывальнике. Чтобы не убираться, я давал шнырю или п*дарасу сигарет, и они делали это за меня. Активисты в четвертом отряде ничего против не имели, главное, чтобы было чисто.

А тем временем в клубе, секретарь СД Плаха прошёл комиссию на УДО. Оставалось десять дней до его свободы, а у него не было замены.

— А чем занимается секретарь секции досуга? — как-то спросил у него я. Неоднократно видел, что он постоянно сидит и что-то пишет.

— Журналы заполняю. А что? — ответил Плаха.

— А научи меня. Давай вместо тебя встану, — неожиданно для самого себя предложил ему я.

Москва удивлённо посмотрел на меня. Странно видеть, что человек добровольно рвётся в актив, когда у него всё в лагере на мази. Да и я сам не ожидал. Но меня мучала мысль о том, что до свободы меньше года, а время тянется всё медленнее. Сидеть и ждать освобождения, играя в нарды и рисуя, было невыносимо тяжко, и хотелось занять себя какой-нибудь работой. Руками работать я не хотел, а тут подвернулась должность, причём высокая и не бл*дская, хоть и красная. Секретарь СД был правой рукой председателя СД колонии и считался выше по должности председателей отрядов. А секция досуга была второй по численности и важности секцией в колонии после СДП. При этом никаких бл*дских-гадских поступков ни колонический председатель, ни его секретарь не совершали. В отрядах председатели СД были разные и вели себя по-разному. Где-то мужиков, конечно, и щемили, заставляя их против своей воли идти на сцену, но делалось это с подачи отрядного председателя, колонический председатель Роман ничего подобного не совершал и крови арестантов на руках не имел.