Юность Татищева - [34]

Вася Татищев более всего рад был возобновлению уроков с Яганом Васильевичем. Теперь у «немчича» было уже четверо учеников — вместе с Иваном и Василием еще восьмилетний Никифор и четырехлетняя Прасковья. В маленьком доме в Горках стало тесно, и вся семья переехала в Болдино, что находилось в сорока верстах западнее Горок.

Болдино с одной стороны омывали воды двух обширных прудов, за которыми стояли избы деревень Леонидова и Муравьева. Болдинское взгорье было сплошь покрыто кронами старинных лип. Отсюда одна дорога вела в Шахматово, другая, уходившая в лесную чащу, через две версты приводила на древний погост Рождествено. Здесь никто не жил, одни кресты стояли вкривь и вкось на могилах да небольшая деревянная церковка с часовнею оглашала заунывным и тонким колокольным звоном по праздникам окрестности. Поп приходил сюда из Горбова, дьячок жил в Становой. Место для погоста выбрали давным-давно с таким расчетом, чтобы могли сюда добираться на равное расстояние жители по крайней мере десяти деревень. Тут, среди лесистых холмов, покоились многие из Татищевых, в их числе дед и бабка Васи, поэтому на пасху его привели сюда, и он вместе с родителями стоял всенощную в церковке, а потом убирал могилу цветами и красными яичными скорлупками.

Прежний владелец выстроил в Болдине одноэтажный каменный дом. Правда, был он неухоженный, штукатурка со стен осыпалась, крыша местами провалилась и подтекала. Не мешкая, взялись за ремонт, и Никита Алексеевич с гордостью видел, как умело и активно помогают ему и учителю двое старших сыновей. Особенно старательно и привычно Вася и Иван помогали оборудовать обсерваторию в свежесрубленной надстройке на крыше флигеля. Для учебного класса и комнаты учителя Никита Алексеевич отвел самую светлую и теплую половину дома. В Болдине прожили целый год и полагали жить и дальше, но дела затребовали Никиту Алексеевича в Псков.

Болдинский год был полон для Васи самых интересных впечатлений. Всякую неделю Никита Алексеевич уезжал в Клин или в Дмитров за свежими новостями из столицы. Иван оставался старшим по дому, за хозяина, и прилежно ухаживал за больной матерью и малолетней сестрой. Учитель вместе с Васей уходили обследовать окрестности. Летом путь их лежал через Леонидово к деревне Сергиевской, оттуда по дороге, что вела к селу Высокому, до деревни Толстяково. Возле Сергиевской заглядывали на озеро Бездонное, которое, по преданию, связано с океаном, ибо находят в нем часто доски от кораблей с иностранными надписями. От Толстякова шли по реке Сестре к деревне Становой и тут отдыхали, пили парное молоко, а учитель лечил травной настойкой хворых стариков. Становая стояла на холме, с которого видны были цепи других холмов, покрытых зубчатым лесом, над холмами нависало хмурое небо, прочерченное длинными светлыми полосами косых солнечных лучей. С холма спускались к деревне Воробьево, за нею дорога раздваивалась: одна вела в Шахматово, другая — в Горбово. Вася шел за учителем краем поля, срывал терпкие рябиновые и черемуховые ягоды, пока тот не находил душистую скважину в сплошной стене леса — ему одному ведомую лесную тропку. И вот перед путниками блестела воздушной чистоты струя речки Рохталки, а за мостками — четыре избы деревеньки с чудным названием Пустые Меленки. В Пустых Меленках не было колодца: воду черпали прямо из Рохталки, и не было той воды вкуснее и чище. Рохталка кроме ее необыкновенно чистой воды имела еще и несметные богатства на своих задебренных берегах. Путники шли по берегу от Пустых Меленок к Залесью, а потом к Горбову и находили то окаменевший рог доисторического животного с отпечатавшимся на нем контуром листка неведомого дерева, то камни удивительной формы, то громадной величины створки неизвестной раковины. Нечто подобное, помнит Вася, находили они с учителем в Парамоновском овраге, но здесь, на Рохталке, все было диковиннее и разнообразнее.

В Залесье, которое по форме своей напоминало летящую птицу (несколько изб стояло вдоль дороги, другие поперек ее), неутомимых изыскателей манил к себе большой пруд. Этот пруд необычен был своими островами из белых лилий — словно огромные букеты прекрасных цветов покоились на ровной поверхности воды. Колеблемый струей глубинной, холодный снеговой цветок с янтарно-желтой серединой притягивал взгляд. Меж длинных, уходивших в глубину стеблей лилий сновали рыбки. Налюбовавшись вдоволь на белоснежные цветы, пускались по дороге дальше и через версту-другую выходили на околицу Горбова. Тут устраивали второй отдых, подкреплялись крестьянскими щами да кашей, отдыхали на берегу пруда. Мимо спешили по делам своим крестьянки в холщовых сорочках с круглым воротом в сборку, с длинными рукавами, собранными в мелкую складку. Поверх сорочек надеты были поневы тоже из грубой холстины. «Бабьи рубашки — те же мешки: рукава завяжи да что хоть положи», — говорил учитель, любивший русские пословицы. Крестьяне одеты были в рубахи да порты, а обуты в лапти. Те, кто побогаче, вплетали в лапоть кроме лыка еще и кожаные ремешки. Ноги обернуты холщовыми онучами.

Горбово славилось в округе малиновыми медами. Малины в окрестных лесах всегда было несметное количество, и заготовляли ее в середине лета ведрами. Затем спелую малину засыпали в чистую бочку, заливали водою и давали постоять так два дня, покуда цвет и вкус малины не перейдет весь в воду. Затем эту воду сливали в другую бочку и примешивали в нее очищенного от воску меду: кружка меду на три кружки настоенной воды. Затем туда помещался кусочек поджаренной булки и небольшое количество дрожжей, когда же мед начнет бродить, булку вынимали и оставляли бродить еще пять дней. Туда же помещали мешочки с гвоздикой, кардамоном и корицею. Мед возили на продажу в Клин за тридцать верст и в Москву за шестьдесят.