Юность Татищева - [2]

На жизнь Василия Никитича Татищева пришлось шесть царствований. И пожалуй, столько же раз постигала его опала. Властители не могли постичь ни благородства и бескорыстия служения Татищева Родине, ни широты его знаний, ни светлого бесстрашия суждений и сопровождавшейся всегда успехом практической деятельности. Не один Екатеринбург (Татищев не любил этого названия, он именовал свой город по-русски Екатеринском) — рождением ему обязаны в итоге и Пермь, и Оренбург, и Ставрополь на Волге. Кстати, последнему Татищев хотел дать имя «город Просвещение», и в нынешнем нашем социалистическом городе Тольятти этот идеал Василия Никитича находит свое воплощение. А географические «ландкарты», им составленные, благодаря которым обрели реальные черты целые прежде незнаемые области России, а «практическая геометрия» Татищева, а блестящий ум дипломата, столь высоко оцененный Петром Великим при заключении мира со Швецией после двадцатилетней Северной войны!..

Я миновал мелкий кустарник на противоположном берегу Леонидовских прудов, и вновь открылось зрелище великолепное. То был Дубовый партер — пространство, ограниченное с двух сторон громадными зелеными дубами и липами. Выше, где перспективно сходились линии деревьев, виднелись бугры старого фундамента. Здесь стоял когда-то дом с бельведером, обращенный фасадом к нижнему пруду у Леонидова. Легко вообразить тут и исчезнувшие куртины, и бьющие из мрамора фонтаны, и ступени, нисходящие к пруду. А вокруг старого фундамента бело-золотыми огоньками расцветали россыпи мелких маргариток. Еще несколько шагов, и я в Болдине.

А. С. Пушкин говорил о «странных сближениях». Нижегородское Болдино Пушкина и подмосковное Болдино Татищева. Символ могучего, вдохновенного творческого труда. Их разделяет век, их сближает любовь к России. И тот, и другой под надзором. Только к Татищеву в Болдине еще приставлена и рота солдат от сената. И здесь создавался «Лексикон» — первый русский энциклопедический словарь и «История Российская» в пяти томах, тоже первая, к которой, по просьбе Татищева, написал вдохновенное посвящение Михайло Ломоносов. А Пушкин заметил: «Обращусь ли к истории отечественной? что скажу я после Татищева?..»

Я вижу в Болдине небольшие пруды, я вижу те старинные погреба, что выложены внутри мрамором, я вижу несколько уцелевших давних строений. Это от эпохи Татищева. И я думаю, что современный совхоз, где живут сегодняшние труженики Болдина, — это тоже от Татищева, от его знаний и трудов, завещанных потомкам. И должен здесь возникнуть татищевский музей!

И снова — «странные сближения».

В километре от Болдина — большое благоустроенное село Шахматово. Нет, не блоковское Шахматово (хотя оно отсюда лишь в нескольких километрах), которое еще предстоит восстановить, а Шахматово — село-соименник, принадлежавшее некогда старинному роду Татищевых. В крайнем доме встретил меня шахматовский старожил Егор Никитич Новожилов. Только он, мне сказали, может указать тропинку в лесу, ведущую отсюда к могиле Татищева. Помнит Егор Никитич последних дореволюционных владельцев Болдина: немца Фихтера, что строил тут дорогу длиной в четыре версты до нынешнего Ленинградского шоссе, а в 1916 году, когда запахло революционной грозой, продал Болдино русской барыне Анне Владимировне Зиминой. Вздыхает сокрушенно: к Татищеву прежде часто ходили, теперь почти нет, — и указывает на поле за избой: «В конце поля увидишь тропку, по ней смело иди, в одном месте в лесу она раздвоится, бери правее».

Вхожу опять в лес, но уже совсем не такой, что был за Сергеевкой. Здесь он выше, громаднее, шумит сердито и жутковато. Всего километр до погоста Рождествено, а идти трудно, напряженно. Вот неширокий, но очень глубокий овраг пересек дорогу — спускаюсь вниз, перешагиваю темный студеный ручей. На склоне явились невиданные оранжевые цветы — граненые стебли, огромные венчики. Сыро. Бурелом. Шумят ели, березы, липы. Но расступаются деревья и пропадают; передо мной — золотая поляна. Она вся в лютиках. За нею — столетние кусты сирени и небольшой погост, уставленный решетками и крестами. Кажется он странным вдали от жилья. Но окрест погоста стоят девять деревень, из них Горбово, Залесье и Пустые Меленки, что за Сестрой-рекой, уже относятся к соседнему Клинскому району.

Надгробье Татищева я разыскал среди могил с трудом. Оно сделано из камня-известняка и стоит среди погоста без всякой ограды, стесненное со всех сторон чужими, вкривь и вкось поставленными решетками…

Он лечил с великим успехом от разных болезней крестьян окрестных сел им самим приготовленными настоями трав с сосновым соком. Позже отправил рецепты лекарств в Академию наук в Петербург. И сам расчислил день своей смерти.

Так умирал Яков Вилимович Брюс, тоже сподвижник Петра I, боевой командир Татищева, друг его и учитель, математик и астроном, потомок шотландских королей, родившийся в России, в городе Пскове. Василий Никитич в последний раз видел Брюса в усадьбе Глинки под Москвой, навестив старшего друга перед второй своей поездкой на Урал в 1734 году. Яков Брюс умер 64 лет от роду. В таком же возрасте умер Татищев. С изумительной ясностью мысли и твердостью духа. Накануне смерти верхами отправился он с внуком Ростиславом к погосту Рождествено. Выслушали в церкви литургию. И велел Татищев солдатам, его сторожившим, вырыть могилу возле могил отца и матери. Воротясь домой, в Болдино, нашел у дверей фельдъегеря из Петербурга с указом о своей невиновности и с орденом Александра Невского. «Завтра умру», — сказал курьеру и отправил орден обратно. На станке, подарке Петра Великого, сам выточил ножки для гроба. И умер на другой день, призвав к себе перед кончиной сына Евграфа Васильевича, невестку и внука.