При этих словах Мэк расхохотался от души. От его смеха метнулась в сторону испуганная белка и проснулась Дульче.
— Ах вы, неблагодарный! Ничем вам не угодишь! Когда я говорю, что вы похожи на самого лучшего человека на свете, вы пожимаете плечами, а когда сравниваю с великим поэтом — смеетесь. Как видно, вы стали слишком самолюбивы, Мэк, — и Роза рассмеялась, довольная веселым настроением кузена.
— Если это так, то в этом виноваты вы. Могу ли я стать похожим на Мильтона? Разве только ослепну в один прекрасный день, — он немножко посерьезнел при этой мысли.
— Однажды вы сказали, что человек способен стать всем, чем захочет, если только приложит старания. Так почему бы вам не сделаться поэтом? — спросила Роза, радуясь, что может поймать брата на слове.
— Я собираюсь стать доктором медицины.
— Но вы можете быть и тем и другим. Вы же знаете, что были доктора — поэты.
— Вам бы этого хотелось? — спросил Мэк, серьезно ожидая от нее ответа.
— Нет, я бы желала, чтобы вы выбрали что-то одно. Мне все равно, что именно; но вы должны стать знаменитым в той области, которую изберете. В отношении вас я крайне честолюбива, а потому настаиваю: станьте гением! Мне кажется, что ваша уникальность уже начинает проявляться, и мне любопытно, что из этого выйдет.
Глаза Мэка заблестели от ее слов, но он не успел ответить. Тоненький голосок вмешался в их беседу: «Тетя Роза!» Он обернулся и увидел Дульче, которая сидела в своем гнездышке и, вытаращив глаза, разглядывала его синий костюм.
— Ты не узнаешь своего рыцаря? — он ласково протянул ей руку, потому что девочка сомневалась: друг это или посторонний.
— Это Мэк, — успокоила ребенка Роза, и девочка сразу потянулась к нему и поцеловала, как всегда.
— Я привез ей игрушек, и она получит их сейчас в благодарность за поцелуй. Я не ожидал такого милостивого приема от нашего робкого мышонка, — Мэк был тронут, поскольку знал, как Дульче скупа на ласки.
— Она вас прекрасно помнит. Я всегда ношу с собой альбом с фотографиями. Когда очередь доходит до вашего портрета, она всегда целует его. Я не хочу, чтобы она когда-нибудь забыла своего первого друга, — пояснила Роза, очень довольная своей воспитанницей.
— Первого, но не лучшего, — Мэк доставал из сумки обещанные игрушки и выкладывал их на сено перед зачарованной девочкой.
Это были не книжки с картинками и не сладости, а причудливые семена, нанизанные на длинные ветки, желуди, еловые шишки, блестящие камушки, голубые птичьи перышки, гнездышко из мха с белыми камушками вместо яичек.
— Добрая мать-природа знает, что любят дети, и везде у нее много таких игрушек наготове, нужно лишь научиться их замечать.
Предоставив девочке забавляться своими новыми сокровищами, Мэк принялся дальше рыться в своей сумке. Он выложил оттуда две или три книги. Роза подняла одну из них и открыла в том месте, где была вложена маленькая бумажная закладка.
— Что это, Китс[36]? Я не знала, что вы снисходите до чтения таких современных поэтов, — она передвинула закладку, чтобы дочитать стихотворение на странице.
Мэк взглянул, потом поспешно отнял у нее книгу, вынул оттуда несколько бумажек. С несколько сконфуженным видом он быстро спрятал их в карман и вернул томик обратно:
— Извините, там столько всякой чепухи. О да! Я люблю Китса. А вы знакомы с его творчеством?
— Одно время я много читала его, но как-то дядя застал меня плачущей над поэмой «Изабелла, или Горшок с базиликом». Он посоветовал мне хотя бы какое-то время не читать стихов, чтобы не стать слишком сентиментальной, — ответила Роза, машинально переворачивая листы. В эту минуту новая идея зародилась в ее голове.
— «Канун святой Агнессы» — лучшая повесть о любви, какую я только знаю, — сказал Мэк с жаром.
— Прочтите ее мне. Мне хотелось бы сейчас послушать стихи, а вы, наверное, отлично прочтете, раз так восхищаетесь ими, — Роза подала ему книгу с самым наивным видом.
— Действительно, это одна из его лучших поэм, но она слишком длинна.
— Я прерву вас, если устану слушать. Дульче нам не помешает. Она теперь целый час будет заниматься вашими игрушками.
Польщенный просьбой, Мэк удобно улегся в траве и, облокотившись на руку, начал так читать эту чудесную поэму любви, как будто пропускал сквозь себя каждую строчку. В его лице и голосе отражались тончайшие оттенки смыслов, поэтические описания влекли за собой, и чистая музыка стиха плавно лилась из его уст. Роза читала в глазах двоюродного брата не просто восхищение, когда он иногда взглядывал на нее, чтобы разделить со слушательницей восторг от бессмертных слов поэта.
В ее воображении оживали герои поэмы и их прекрасные чувства, но, слушая, она думала не о Джоне Китсе, а о чудаке Мэке. Она изумлялась той музыке, которую извлекал из книги ее двоюродный брат, будто заставляя неуловимо вибрировать пространство. Из гадкой гусеницы выросла прелестная бабочка — всем на удивление.
Погруженная в эти мысли, она даже не поблагодарила его, когда он закончил. Но внезапно прервала паузу, нагнувшись вперед и заглянув ему в глаза:
— Мэк, вы писали когда-нибудь стихи?
От ее вкрадчивого тона он вздрогнул, как будто упал с небес:
