Юность разбойника - [25]

Здесь луга пошли всхолмленные, пересеченные полосками высоких кустов. Орешник, граб, боярышник, бледно-зеленые рябины с бархатными листьями. С пригорка на пригорок перелетали сороки. Снижались широкой дугой, трясли длинными хвостами, стрекотали. В лесу верещала сойка-орешница. Ни души человеческой…

Травянистые проплешины доходили до леса. Одним клином луг вползал на остроконечную вершину. Ергуш остановил коня — мороз пробежал у него по спине. Таинственный лес без конца, без края… Не увидишь здесь человека, голоса его не услышишь. Извечная тишина. Только дикие птицы кричат, бранятся, сердятся на Ергуша, зачем нарушил покой древних гор…

Повернул Ергуш коня, галопом пустил его вниз. Оглянулся — нет, ничего не гналось за ним. А хоть бы и гналось — пусть-ка попробует догнать…

— Нн-но, Пейко! Лети во всю мочь!

Пейко заржал, понесся так, что Ергуш чувствовал близость земли. Деревья мелькали, высоко взлетали комья земли из-под копыт.

У Студеной ямы Ергуш попридержал коня, объехал ложбину слева. Здесь кончались луга; их сменили корявые кусты боярышника, редкая травка, каменистые осыпи. Крутой был склон, ступать приходилось осторожно.

Пейко фыркнул, остановился, мотнул головой, вздрогнул.

— Спокойно, Пейко! — Ергуш похлопал его по шее.

Среди кустов позванивали бубенчики, высовывались, двигались козьи рожки.

— Но!

Пейко сделал несколько шагов вперед и наткнулся на овец; овцы затопотали, бросились в кусты — скрылись…

— Я тебя, овечья твоя душа! — раздался где-то недалеко голос Палё. — Иди сюда сейчас же!

Ергуш почувствовал, как запела радость у него в груди. Соскочил он с коня, повел его на голос — быстро, нетерпеливо. Уже не обращал он внимания на острые камни, резавшие босые ноги.

Палё стоял у куста, ножом вырезал узоры на кнутовище. Увидев Ергуша, рассмеялся во все горло, подбросил шляпу, охваченный бурной радостью, гикнул молодецки — овцы и козы перепугались подброшенной шляпы.

— Ергуш, ты откуда тут взялся?! — Палё подбежал, стиснул ему руку.

— Ходил коня напоить да тебя искал. А тебя нет и нет!

Рассказал, как приехали с Томашем окучивать картошку.

А Томаш, ленивый как пень, все ел да ел, пока Эржа не убежала…

Палё хохотал, подпрыгивал, подбрасывал шляпу.

— Ты иди на Ямки, — сказал он. — Я стадо наверх отгоню, а потом вернусь. Через час буду там. С богом!

Ергуш пошел вниз, ведя Пейко за недоуздок. Шел и размышлял о дружбе. Странно как. Вот Матё Клещ-Горячка, несчастный мальчишка, у которого злая мачеха, хотел дружить с ним. И Ергуш с радостью принял его дружбу, потому что жалко ему Матё. По с Матё быть как-то нехорошо. Все время чувствуешь, будто рядом с тобой человек, которому все не по сердцу…

А вот с пастушонком Палё совсем другое дело. Смотришь на него, смотришь, а он — на тебя. И ничего не говоришь, а хорошо тебе. Так хорошо, как в раю…

На Ямках еще никого не было. Ергуш пустил коня пастись, но сначала обтер его пучком травы. Шерсть у Пейко слиплась от пота.

К полудню явился Томаш на кобыле, угрюмый и злой. Ноги свисали у него по бокам лошади, сам он сутулился, а кобыла вся прогнулась под его тяжестью, тяжело дышала.

— Там и была, стерва, в конюшне своей, — грубо пробормотал Томаш, кулаком замахнулся на Эржу; она дернулась, голову вскинула.

Быстро запрягли лошадей в плуг, начали окучивать. Ергуш погонял, Томаш шел за плугом.

Прошел мимо с овцами Палё, помахал Ергушу. Увидел — занят приятель делом, скрылся за пригорком. Не хотел мешать.

Солнце близилось к вершинам, когда появилась крестная с корзинкой на спине. Сгорбившись, с трудом взбиралась она в гору. Принесла им две большие миски картофельных оладий, хлеба, сала и полный кувшин кислого молока. Томаш сейчас же пустил лошадей на траву; даже от плуга не отпряг — так спешил есть.

— Ну, каково работается? — с улыбкой спросила крестная.

— Хорошо! — ответил Ергуш, загребая оладьи деревянной ложкой.

Томаш глянул на него исподлобья — будто кулак показал.

О выходке Эржи ни слова не было сказано.

НА ПАСТБИЩЕ

Крестная принесла маме муки и сала.

— Ты парня-то пришли, — сказала она, — он нам поможет. Работать научится…

Ергуша не было дома. На рассвете ушел с Хвостиком — гнать Рогачку в стадо. С тех пор не возвращался.

— И не знаю, где его носит, — жаловалась мама. — Совсем от дома отбился.

А Ергуш, обутый в старые башмаки, отправился вместе с Палё Стеранкой в горы. Взял с собой Хвостика — пусть побегает. Будет скотину заворачивать.

Травы стало мало, овцы давали меньше молока — доили их теперь только утром и вечером. Поэтому они оставались на пастбище целый день. Палё нес в рукаве обед — хлеб да сало. Всю еду он предложил Ергушу; как бы тот не проголодался, а сам-то он обойдется. Ергуш поблагодарил, не принял.

— Коли мы уже вдвоем, — сказал Палё, — то можно пойти на Загробы. Один-то я бы не справился, овцы разбегутся. А там хорошее пастбище, и птиц много.

Погнали стадо не через Ямки, а напрямик, по крутым Межам, что над кладбищем. Дорога вела вдоль длинного, узкого сада. Выше поднималась округлая вершина Загробов — в густой шубе орешника, кизила и грабов. Крутая вершина, неприступная. Там, под кустами, растет чернушка и высокая, по колено, трава.