Юность нового века - [32]
Погрызли орехов, набили ими карманы, спрятали коробку с леденцами и распечатали пачку папирос, на которой улыбался толстый и бритый артист Константин Варламов.
Колька затянулся, и пошла у него голова кругом: едва в овраг не упал, хорошо, что успел ухватиться за ветку. Попробовал Димка и не заметил, как крошка горячего пепла с табаком упала на новую ластиковую рубаху и сделала на ней круглую маленькую дырку над пояском.
По дороге домой открыто щелкали орехи и сговорились пойти к тайнику завтра, после школы.
Отец еще не вернулся с охоты. Мать кормила Сережку овсяной кашей, навесив ему на грудь резиновую слюнявку. Он перемазался и грязным пальцем указал на Димку, когда увидел его на пороге:
— Н-на!
Дед пил чай и пригласил внука к столу.
— Батюшки! — взмахнула руками мать. — Да где ж ты рубашку прожег?
С этого и началось.
— Курил? — Дед Семен уставился на круглую дырочку с оранжевыми краями.
Димка молчал, но это было еще хуже.
— Дыхни, поганец!
Пришлось дыхнуть деду в бороду.
Дед вскочил, выбежал на улицу и скоро вернулся с начатой пачкой папирос, с леденцовой коробкой и грецкими орехами.
— Нашел. Следы до самой липы довели. У них тайник там!.. Ты ему давала деньги, Анна?
— Пятачок.
— Ну, на эти деньги не разгуляешься!
— Дед Лукьян дал по гривеннику за лыко, — без всякой надежды сказал Димка.
— Да у вас припасу почти на целковый! Воровал? То-то я гляжу, вроде пропала у меня мелочь под холстинкой!
— Взял немного.
— Ну, парень, коли уж ты от барина на своих перекинулся и всякую совесть потерял, вышибу я из твоей башки разбойника Кудеяра! Выдь-ка, Анна, с мальцом в горницу: у нас сейчас мужской разговор состоится!
Крестясь и вздыхая, мать подхватила на руки Сережку и вышла.
— Ну-ка, ложись на коник, раб божий Димитрий! — Дед Семен плюнул на руки и снял с деревянного колка у входной двери тонкий сыромятный ремешок.
— Дедушка! — Со страхом и с мольбой в глазах Димка глянул на деда.
— Знаю, что дедушка! Оттого и выволочку даю. Ложись да заголи зад, поганец! По голому-то месту скорей до мозгов дойдет!
Димка покорно расстегнул пуговицу и лег голым животом на твердый холодный коник. И сыромятный ремешок, будто отдирая кожу, раз за разом прилип к голому заду.
Хотелось реветь, успокоить себя криком, но сдержался: было и стыдно и страшно, и все перепуталось в голове. Однако и молчать не мог. И, упершись подбородком в согнутые руки, он мычал протяжно и тоскливо, как корова на ярмарке.
— И мычать не след, получил за дело! — уже с болью в голосе сказал дед Семен и повесил ремешок на место. — Я бы тебе и еще прибавил, да не могу: самого себя виню за недогляд! Мать с Сережкой день-деньской мается: пеленки, каша. Глаз с него не сводит: долго ли мальцу до беды. Отец — то в школе, то на охоте. А тут еще дядя Иван — вот смутьян, прости господи! — что-то про войну болтает: не зря, говорит, господин Пуанкаре золотишко царю дал, купил нашего государя! Ну, отец и задумывается. Я кажин день копейку топором рублю, фуганком строгаю. Вот и получилась безотцовщина!.. Эх-хо-хо!.. Ну, иди на печь, бедолага. Отойди душой. Не со зла ведь, а для науки я тебя отделал! И пора, Димушка, за ум браться. Не дурак. Во второй класс ходишь!
Дед Семен перекрестился и сел допивать чай.
— Анна! — крикнул он. — Подкинь угольков, самовар остыл.
И когда мать вошла, сказал с хитрецой:
— А мы с Димкой твердо поговорили. Он все понял: Шумилин, мужчина! И теперь отдыхает от своих забав на печке. Вот так!
Димка зла против деда не затаил: правильный человек дед Семен, только не в меру строгий. Да и Сережка напросился к нему — ласковый, веселый, сдобный, пропахший молоком и овсянкой. И пошла на печке возня.
— Вот, брат, и все! С Кудеяром покончено! Да и какой я разбойник, если у деда у родного стащил мелочь! У своего деда! — шептал он Сережке, ласкаясь. — Хватит! Побаловались! — И загибал салазки малышу, а тот урчал, как медвежонок, и отбивался.
Все добрее становилось сердце, и Димка уже любовался дедом Семеном, который выставил на волю широкую волосатую грудь, обтирался рушником и приговаривал:
— Вот и почаевали!..
НАКАНУНЕ ВОЙНЫ
РАЗГОВОР ПРО ЧУДЕСА
С того покрова, когда была выволочка, Димка заметно остепенился: не пропускал занятий в школе, не каждый день катался с Колькой на корзине, по вечерам прилежно готовил уроки.
На кухне, где-то за печкой, заводил в сумерках скрипучую песню сверчок. Димка придвигал к носу маленькую керосиновую лампу в семь линий, с самодельным колпачком из картонки, от которой всегда пахло горелой бумагой, и начинал писать: черновик — грифелем, беловик — пером.
По счету и письму все давалось с ходу. И пока дед Семен не заваливался на печку, было время полистать книгу Василия Порфирьевича Вахтерова «Мир в рассказах для детей».
В тихий вечерний час Димка уносился в мыслях далеко-далеко. И отступало, уплывало куда-то вдаль родное село — с маленькой Омжеренкой, негромко журчащей на камнях, с Лазинкой, где склонялась над ручьем заповедная Кудеярова липа, с Долгим верхом, где все лето можно было брать ягоды и грибы, с новой и неуютной школой и даже с этой вот кухней, где зарождался и манил к себе неизведанный мир из книжки.
