Русалок тоже нет: в речке — неглубоко, а они все больше на яру, под мельницей, в омуте. И водяной, сказывали, перебрался в Жиздру. А раньше был. Это точно! Только Омжеренка мала для него. И по берегам, где есть неплохие грибы — чернухи, ходить можно смело… Так-то оно так!.. А глядишь, другую нежить встретишь: полевого, к примеру. Ведь придется переходить из малого леса в лесок побольше. А дорога ведет там ржаным полем.
А Брынский лес — это мечта! Там и разбойник Кудеяр. Он грабит купцов, цыган и всяких лоточников, которые приходят в село с мелким красным товаром.
Этим летом раздели одного лоточника. Языкастый такой ярославец, все, бывало, дразнился. Увидит мальчишек и — давай:
«Эй вы, аршинники калуцкие! Научите по-вашему тараторить: «Щогол щаглуя на асиновом дубу да как васкагуркне! Ха-ха-ха!»
Отняли у него лоток и — поделом! Не будет зубы скалить. А то, бывало, только и слышно: «Зеркала! Помада! Ленты-бантики!» Крикун!..
Но в Брынский лес не подашься! Страшней лешего глинские мальчишки: задиры, головорезы, на троицын день даже в церковь приходят с ножами. И в драке всегда первые: изобьют и корзинки отымут!..
Так вот и крутились в голове у Димки разные мысли, пока он вел Кольку в лес и завернул к заветной липе.
Липа наклонно стояла на крутом спуске к ручью и была тайным гнездом маленьких сельских «разбойников». В густой ее кроне сиживал тот, кто честно играл в Кудеяра: не грабил бедных и приносил сюда то, что удавалось украсть у богатых или просто найти в ничейном месте.
Это был вертеп и заманчивый склад сокровищ. Здесь зарождались все озорные и опасные набеги. И если кому-либо из сверстников Димки или Кольки влетало ремнем, виноваты были дела, задуманные на этой липе.
Наместником Кудеяра был любой «разбойник», на сменку. Сейчас подошла Димкина очередь, и он должен был проверить, все ли цело в дупле, под второй веткой, где затычкой служила плоская сосновая щепка.
— Давай! — Димка прошел по стволу. А когда над бездонным оврагом стала кружиться голова, полез он на четвереньках, как медвежонок.
Колька — за ним. Все выше и выше, по крутобокой шершавой лесине, давно обсиженной тощими задами.
Все было на месте: глазурованные черепки из барской усадьбы, красные и синие стекляшки из разбитого церковного окна, грузный — в зелени — екатерининский медный пятак, весь набор для игры в бабки — и битка, и литок, и гвоздарь и шлюшки, пробки из монопольки, карандаш из лавки, пуговица от мундира почтмейстера и всякая прочая мелочь.
— Серебра нет! — вздохнул Димка. — У Кудеяра небось полным-полно, кошели ломятся.
— А где его возьмешь? — поддержал разговор Колька. — Я вон по яблоки сбегал, так и досе зад болит!
В прошлом месяце Кудеяром был Колька. Ребята постарше сговорились отрясти под вечер очень сладкую грушу в саду у благочинного. И Колька — «разбойник», «хозяин вертепа» — вызвался сидеть возле липы с запасным мешком: мало ли что, глядишь, и понадобится! Но промахнулись ребята: сторож приметил их и метко выпустил в их спины заряд пшена. Страшно прогремел выстрел по окрестному лесу. И Колька дал такого стрекача по задворкам, что про мешок и думать было некогда.
Пшено вынимал из-под кожи дядя Иван, но ребят не выдал: почесалось у них два дня и обошлось. А Колька остался в ответе: нашел проклятый сторож тот мешок с меткой деда Лукьяна Аршавского.
Благочинный пригрозил деду пальцем, ну, тот и постарался: разложил на лавке раба божьего Николая и, конечно, всыпал ему. Хотел не больно сделать, да не вышло. Колька заголосил на всю площадь, и сам дед прослезился:
— Сирота ты, сиротинушка! Не надо бы мешка ронять! Из-за него и слезы льем! А благочинный — пес с ним: не обеднел бы с одной грушины!
Вертеп был осмотрен, пора и в лес, пока не обсохла роса.
За ручьем начиналась Лазинка — лесистый овраг, десятин на двенадцать, где попадались и сыроежки и всякие хорошие грибки.
Боровички, особенно маленькие, что появлялись на свет из-под мягкой подушки зеленого моха, страшно боялись взгляда. И Колька, заметив в зеленом сплетении молодых усов глянцевитую шляпку не больше гроша, кричал:
— Замри! И не гляди! — и отворачивал лицо в сторону.
И Димка знал, что через два дня тут будет красоваться упругий грибок на плотной ножке. Отец научил его беречь грибницу, и он срежет его ножом, а на сочной зелени моха останется ровный белый кружочек.
Грибы попадались разные, но Колька брал их плохо: проходил мимо подосиновиков, не замечал сыроежек и маслят, а одного чернуха, холодного, как лягушка, нечаянно придавил босой ногой.
— Темно, что ли: вижу плохо. Солнце сядет — совсем я слепой. Вчера после грозы на двор пошел — башкой об дверь стукнулся. С чего бы это? — спросил Колька.
— Так совсем-совсем ничего и не видишь?
— Да.
— Курячья слепота. Так дядя Иван говорил. И у Витьки было. Заставили его кажин день морковь грызть, и прошло. Приходи ужо-тко: нарвем. Дед Семен не заругается.
Выбрались на опушку, сели среди ромашек. Под ясным синим небом вдали холмился горизонт и дрожал от зноя. По суглинку тянулись к речке узкие полоски невысокой и редкой ржи, где привольно цвели васильки и чернел куколь. Только на обширном барском поле хлеба стояли стеной: чистые, колос к колосу, и сочные стебли — с матовой синевой. Да ведь у барина пахали плугом и навозу кидали вдосталь!
