Юность Добровольчества - [91]

Ничто так не разлагало армию, как пагубное пристрастие к алкоголю, коим страдали даже некоторые начальники. Что уж говорить о младших по званию! В одной из кофеен Ставрополя Николай застал сильно хмельного ротмистра Гребенникова. Не удержался от укора:

– И вы туда же, Владимир Васильевич! Разве вы не знаете, каково отношение командующего к подобной распущенности?

Ротмистр посмотрел на Вигеля мутно, ухмыльнулся:

– А… это вы, капитан… Туда же, туда же… Мы все – туда же… На дно бутылки! – глянув одним глазом в горлышко пустой бутылки, он отшвырнул её в сторону и откупорил следующую. – Садитесь, Николай Петрович! Дёрнем с вами за что-нибудь хорошее. Как вы насчёт того?

– Благодарю, пить с вами я не буду.

– То есть, простите, пить не будете, или со мной не будете?

– Не всё ли равно?

– Совсем не всё равно. Решительно. В первом случае, это просто странность. Во втором – личное мне оскорбление! Почему вы не хотите со мной пить?

– Потому что в нашем аду и без того слишком сложно сохранить трезвый рассудок, чтобы ещё заливать его вином.

– Всё-то правильно у вас, всё-то по полочкам! – поморщился Гребенников, осушая стакан. – Сразу видать судейского! Вы, небось, и сейчас все параграфы римского права помните.

– Представьте себе, помню.

– Нет, вы не человек… Вы чёрт знает что такое… Решительно! У вас всё механизм один! Система одна! А любой механизм бесчеловечен… Как вы можете так… – ротмистр развёл руками, не находя подходящего слова. – Когда дышать нельзя! Неужели вам не тошно, Вигель?

– Тошно, господин ротмистр. Очень тошно. Потому что пришла красная, грязная свинья и с хрюканьем, с мерзким визгом затоптала, изгадила и слопала всё, что мне было свято. Но это не значит, что я должен уподобиться ей в её скотстве и терять человеческий облик, как это делаете вы. Менее тошно мне от этого не станет. А вернее, станет ещё тошнее.

– Так я, по-вашему, облик человеческий теряю? Враньё! Просто если на наш ад, как вы выразились, смотреть и не напиться, то только застрелиться останется! А я не хочу стреляться! – ротмистр вдруг поднялся, вышел нетвёрдой поступью из-за стола и вдруг на потеху присутствующим пошёл в пляс с зычным распевом: – Что ж вы головы повесили, соколики?

Николай мрачно наблюдал за этим представлением. Хорошо же этому пьянице. Утопит беду свою в вине, и назавтра снова весел. Да и какая беда у такого гуляки? Пьяная мерехлюндия и только. Хоть впору сухой закон вводить в армии и на территориях ею занятых.

– Не кручиньтесь, не печальтесь, всё исправится!

Не кручиньтесь, не печальтесь, всё забудется!

– Эк распирает его, сердечного!

– Лихо пляшет!

– Артист!

Посмеивались, но одобряли в кофейной публике Гребенникова. А сидели здесь, большей частью, казаки. Да несколько горожан, робеющих.

Закончил ротмистр неожиданным куплетом:

– Ну, быстрей несите кони! Ну, летите – всё на слом!

Жён других найдём мы много, а России не найдём!

Жён других найдём мы много, а России не найдём!

Бухнулся на колени под аплодисменты и хохот, встал, подошёл к столу, утолил жажду, ещё пьянее воззрился на Вигеля:

– Вы, капитан, наверное, в глубине души весь мир ненавидите!

– Почему это вы решили?

– А такие правильные люди, как вы, всегда к этому склонность имеют. Решительно!

– Нарываетесь, милейший.

– Нарываюсь, ваша правда! А что же делать ещё, коли душа горит? Надо же заливать чем-то пожар! Вином и кровью!

– Думаю, вам уже довольно пить, Владимир Васильевич. Не позорьте армию. Прощайте.

– Стойте, стойте! – Гребенников встал на пути у Вигеля. – Скажите, Николай Петрович, вам приходилось когда-нибудь играть в русскую рулетку? Хотите попробовать?

– Нет, не хочу.

– Почему?

– Для игр со смертью, господин ротмистр, есть фронт. Это – во-первых. А во-вторых, в условиях острого дефицита патронов считаю недопустимым их напрасный расход.

– Сухарь вы! – бросил Гребенников.

– Честь имею! – Николай повернулся и тут же услышал позади себя возглас:

– А я, с вашего позволения, сыграю!

Вигель молниеносно оглянулся и успел выхватить у ротмистра уже поднесённый к виску револьвер прежде, чем он успел нажать на курок. При этом он сильно толкнул Гребенникова, и тот, едва стоявший на ногах, повалился на пол. «Публика» ожидала продолжения, но его не последовало: слишком пьян был ротмистр. Николай поспешил уйти. Душу разъедала досада на Гребенникова и стыд за вышедшую безобразную стычку.

На другой день части первого Конного корпуса, командиром которого только что был назначен Врангель, начали активные действия за пределами Ставрополя, очищая от большевиков его окрестности. Здесь-то в ходе одного из боёв и получил Вигель ранение, заставившее его пополнить число пациентов лазарета.

Последнее время часто находили на Николая приступы бессонницы. В дни упорных, изматывающих боёв они отступали, но стоило образоваться передышке – возобновлялись вновь. И в эту холодную ноябрьскую ночь не мог уснуть капитан. Сидел у костра, курил папиросы одну за другой. Вдруг из зыбкой мглы выделилась невысокая фигура. Раненый солдат подошёл к костру, козырнул:

– Здравия желаю, Николай Петрович. Не признали, чай?

Присмотрелся Вигель и по цыганским глазам угадал: