Юность Добровольчества - [73]

После трёх месяцев заточения Павел Дмитриевич был освобождён. Вернувшись в Москву, с неугасаемой верой и энергией погрузился он в политическую работу, преследуя цель объединить разрозненные общественные силы и совместно бороться с большевиками. Меньше всего думал князь о своей личной судьбе, как под Тарновом забывая о своей безопасности. Но многого ли мог добиться одинокий подвижник? Одиночки могут светить другим, служить примером, но изменить ход истории не в их власти.

Не мог не откликнуться Вигель на призыв такого человека. Да к тому и сам всего более желал единения общественных сил. И работа политическая не чужда была ему: как-никак был же депутатом Московской Думы. Включился Пётр Андреевич в деятельность центра, но развить её не успел, оказавшись в «гостеприимных стенах» Бутырской тюрьмы.

Приходилось прежде бывать Вигелю в этих стенах. Да только совсем в другом качестве. Он приходил сюда допрашивать подследственных. А теперь сам оказался на их месте. Пожалуй, и хуже, учитывая пресловутую «революционную законность».

В камере, кроме Петра Андреевича, было ещё несколько человек (прежде никогда не бывало по стольку в этих казематах). Внимание Вигеля привлёк пожилой священник с тонким, красивым лицом, обрамлённым длинной, почти не тронутой сединой бородой. Смутно знакомым показалось это лицо бывшему следователю. И ещё не успел напрячь память, как священник приветственно кивнул:

– Спаси вас Христос, Пётр Андреевич. Не узнали?

– Признаться, запамятовал…

– Архимандрит Андрей. В миру Родион Александрович Олицкий.

Ахнул Вигель. Вот, с кем привёл Бог свидеться! Родион Александрович доводился близким родственником князю Владимиру Олицкому, с которым Пётр Андреевич был дружен. Когда был он ещё совсем юношей, случилось Вигелю спасти ему жизнь. Сочтя своё чудесное спасение знаком, религиозный молодой человек ушёл от мира, чем немало огорчил свою матушку, рассчитывавшую, что сын унаследует рачительно налажённое ею хозяйство, и посвятил себя Богу. С той поры Пётр Андреевич не видел его.

– Удивительно, батюшка, что спустя столько лет вы меня узнали.

– Как не узнать! Вы не так сильно переменились.

– А как же вы в Москве?

– Приехал по делам епархии. Зашёл к одному доброму человеку, а его как раз арестовывать пришли. Заодно и меня.

– И за что же?

– А вас за что? – чуть улыбнулся отец Андрей.

В самом деле, глупее вопроса задать было нельзя. За что арестовывали в Совдепии? За что арестовали самого Вигеля? Даже обвинений не предъявили никаких.

Предъявления обвинения ждал Пётр Андреевич, готовился отвечать, но никто ничего не предъявлял ему, никто не допрашивал. Неделя тянулась за неделей, менялись сокамерники, а о Вигеле никто вспоминал. Заперли в каменном мешке и позабыли. Мало ли сидит народу! Заключённые коротали время за разговорами. Особенно словоохотливы были бывший предводитель дворянства какого-то уезда, пожилой господин апоплексического телосложения, молодой офицер, чахоточный земец, поклонник Толстого, крестьянин с хитрым, подслеповатым лицом и фабричный рабочий, большевик, убеждённый, что угодил в тюрьму по навету, что в его деле скоро разберутся и опустят. Особенно горячий спор завязался дождливым июльским днём. Предводитель, лёжа под самым потолком, затянул привычный мотив:

– Всё захватили жиды… Лиха стерва! Давно у них глаз на народ русский загорелся, давно захотели подмять под себя! А наши увальни зёнками хлопали, рты раззявили: бедные они разнесчастные, притеснили их, черта у них… Черта! В каждом банке, в каждой газете жид сидел! Черта! Ах, им только равноправия надо! Чёрта с два! Им равноправия не надо было! Им своё право над остальными нужно было! Жидам поверили, а… Да как жиду верить можно? Он же, шельма, три раза поцелует, а потом продаст, как Иуда Христа! Им бы только душу русскую вымотать, подлым рабом русского человека обратить… Барин-то мужика жалел! А жид чтоб пожалел – не бывало такого и не будет! Очки втирают: социализм, коммунизм, интернационализм… Их как чумы бояться надо было! Разумей, Еремей, что под их сладким словом кроется! А теперь посадили себе жида на выю, кровью харкаем… И не жди пощады!

– Точно, Алексей Кириллович, – согласился офицер. – Большевик может и рад пожалеть, да нечем.

– А ну, ты! Нечего на большевиков бочку катить! Ишь жалельщики выискались! Баре, мать вашу! Наша власть вам покажет!

– И тебе, друг ситный, с нами заодно, – усмехнулся Вигель, мёрзло кутаясь в старое пальто.

– Меня по ошибке заарестовали! Скоро разберутся и отпустят! А тебя, крючкотвор, с вещами по городу!

– Премного обязан! Только с вещами отправимся совместно, будьте благонадёжны.

– Не спорьте вы с этим краснюком, Пётр Андреевич, – сказал Алексей Кириллович. – Пусть радуется, что можно теперь грабить и убивать безнаказанно! Недолго ему осталось! И всем им недолго осталось! Жиды им кузькину мать покажут! Это тебе не Царь-батюшка!

– Да что вы всё о жидах? – недоумённо спросил крестьянин. – Русских сто сорок миллионов, а вы всё какой-то кучки жидов боитесь.

– Дурак ты, братец, как есть дурак! Если выйдешь отсюда, так увидишь… Придёт нужда такая, какой не видывали, и бесчестье народу небывалое. Эх, вы! Жаль мне тебя и таких, как ты простаков. Хотели вы по наивности, может, и хорошего, да руками-то вашими злодейство сотворили. Разумей, Еремей! Ты думаешь, может, русский народ теперь решать что-то будет? Чёрта с два! Сволочь решать будет! Шпана! А вы у неё под каблуком крючиться до смертных колик! Добро бы ещё русские революцию сделали, а то… Увидишь, как они возьмутся, всю кровь вытянут! Дворян они вашими руками разорили, а следом за вас возьмутся. Мёртвым завидовать станете, помяни моё слово. У них вместо души палка, а вместо Бога – жид Маркс! Как фараоны египетские на трупах рабов пирамиды строили, так и они на ваших трупах свои крепости будут строить! Вспомните тогда Царя-батюшку. И Столыпина вспомните!