Юность Добровольчества - [130]

Единственным светлым мгновением в этой идиотической «войне» только и было – явление Графа. Фёдор Артурович лично прибыл на фронт. Старый воин, прихрамывая после ранения, опираясь на палку, он вновь повёл цепи в атаку, идя впереди них – величественное было зрелище и печальное, и трогающее до слёз. Первый и единственный раз перешли тогда в наступление и смяли петлюровцев, и захватили четыре орудия.

А через десять дней Графа отрешили от должности. Причина была в том, что генерал «слишком» решительно взялся за дело, пренебрегая бессмысленной политикой и политическими авантюристами, её проводящими. Вскоре после назначения Келлером был образован Совет обороны, в который вошли многие представители монархических кругов Киева. Федор Артурович отдавал приказания министрам и вызывал их к себе для доклада, со свойственной ему откровенностью он не признавал искусственной украинизации, проводимой державным правительством. Это привело к серьезному конфликту с ним. Графу было заявлено, что он «неправильно понимает существо своей власти: ему не может быть подчинена власть законодательная, какою до созыва Державного сейма является Совет министров» и поставлено в вину то, что в своих воззваниях он «говорит об единой России, игнорируя вовсе Украинскую державу». В ответ на это Келлер потребовал всей полноты власти. В тот же день Скоропадский издал приказ об его отставке и назначении на место Федора Артуровича его заместителя (труса и предателя!), генерал-лейтенанта князя Долгорукова. Прощаясь, Граф объяснил причины своего ухода:

– Во-первых, я могу приложить свои силы и положить свою голову только для создания Великой, нераздельной, единой России, а не за отделение от России федеративного государства. Во-вторых, считаю, что без единой власти в настоящее время, когда восстание разгорается во всех губерниях, установить спокойствие в стране невозможно.

Это был уже конец окончательный. Три недели спустя «пан гетман» вместе с сиятельным командующим и прочей штабной швалью удрали, позабыв напрочь об офицерской чести. А Граф остался в городе. И бросились к нему, как утопающие, за соломинку цепляющиеся.

Было около двух часов дня, когда ротмистр Куренной с двумя офицерами переступил порог квартиры, занимаемой генералом. Фёдор Артурович встретил их в прихожей. Никита заметил, что он постарел за месяцы смуты. Благородное, породистое лицо его с загнутыми кверху усами и седеющими, чуть заметно начинающими редеть у лба волосами, выглядело осунувшимся и удручённым, но всё та же неизменная твёрдость и властность сквозила в нём. Одет был генерал в традиционную старую русскую форму, на шее – белоэмалевый Георгий, и ещё один – на груди.

– Слушаю вас, господа офицеры, – хорошо поставленный, твёрдый голос, испытующий взгляд, попеременно останавливающийся на каждом из вошедших.

Никита шагнул вперёд, вытянулся по стойке «смирно», отрапортовал:

– Ваше превосходительство, разрешите доложить: дружина полковника Всеволжского, сформированная генералом-лейтенантом князем Долгоруковым и записавшаяся в состав Северной армии, не желает сдаваться уже входящим в город войскам Петлюры и просит вас принять ее под ваше начальство и вывести из города, куда вы пожелаете! Дружина ожидает ваших распоряжений в гостинице «Бояр» на Крещатике, – и представился запоздало: – Ротмистр Куренной.

– Сколько человек в дружине?

– Около ста, ваше превосходительство, – ответил Никита и почувствовал, как жалко и стыдно прозвучали эти слова. Присовокупил торопливо: – И ещё конная сотня. Правда, пешая. Тоже сформированная для Северной армии. И о других войсках имеются сведения, что они собрались у городского музея с намерением пробиться на Дон, но во главе их нет начальства.

Генерал опустил голову. Куренной подумал, что сейчас он непременно откажется от этой сомнительной авантюры – пробиваться с горсткой людей из окружённого неприятелем города. Граф обернулся к стоящему позади адъютанту:

– Полковник, поезжайте в Михайловский монастырь и испросите у владыки Нестора благословение на наше рискованное предприятие.

Отлегло от сердца. Не отказал старый рыцарь обратившимся к нему людям, принял на себя нелёгкое бремя. Фёдор Артурович позвал денщика, велел собрать бельё и необходимые вещи и доставить «в штаб». Быстро собрался, блеснула у пояса золотая рукоять шашки с георгиевским темляком, надел шинель и с Великой войны запомнившуюся волчью папаху, скомандовал решительно:

– Идёмте, господа офицеры!

На моторе быстро домчали до «штаба». Со всех концов города уже слышалась беспорядочная стрельба – Петлюра вошёл в город, и кольцо сжималось всё теснее. Как только доехали до угла и повернули на Банковскую улицу, автомобиль начали обстреливать из домов и из-за домов, а на середине улицы громыхнуло что-то вроде залпа, но, несмотря на близкое расстояние – все пули пролетели мимо. Прибыв на место, Граф немедленно устроил краткое совещание в помещении гостиницы.

– Выбраться из города, уже со всех сторон занимаемого противником, будет нелегко, – говорил он, постукивая пальцами, по разложенной карте. – Но при некоторой энергии можно попытаться. Нужно пробиться и выйти к Днепру. Но организованно. Если противник увидит организованное войско, готовое вступить в бой, то он, вероятно, согласится пропустить без сопротивления и кровопролития все добровольческие дружины на Дон. Расчёта задерживать нас в Киеве у Петлюры быть не может.