Юность без Бога - [13]

Звучит известный шлягер, под названием «Один в дерьме».

Разобравшись по языку, по расе и национальности, лежат друг перед другом кучи и меряются, которая больше. Воняют так, что тем, кто поодиночке, приходится себе носы затыкать.

Дерьмо, крутом одно дерьмо!

Так удобряйте им!

Удобрили бы землю, чтобы что-нибудь выросло.

Не цветы, а хлеб!

Но только не молитесь!

Не дерьму же, которое вы же жрали!

Ц. и Н.

Чуть не забыл про свои обязанности: в стогу сидеть, курить не сметь, стражников сторожить.

Выглядываю наружу: да вон они, сторожат.

Запад, Восток, Север и Юг.

Ну и ладненько.

А постой! Что-то там происходит?

Где это?

С Севера.

Да ведь кто-то же там разговаривает с часовым…

А кто там у нас на посту?

Ц.

И с кем это он там разговаривает?

Или это просто тень от елки?

Да нет, чья-то фигура.

Вот ее освещает луна, это парень. Чужой.

Да что же такое там?

Похоже, незнакомец отдает что-то Ц., а после исчезает.

Какое-то время Ц. стоит не двигаясь.

Прислушивается?

Осторожно озирается кругом и вытаскивает из кармана конверт. Значит, он получил письмо!

Торопливо вскрывает его и читает при свете луны.

Кто же ему пишет?

Наступает утро, фельдфебель осведомляется, не заметил ли я чего подозрительного. Отвечаю, что вовсе ничего не заметил, и постовые несли караул добросовестно.

О письме молчу, потому что не уверен, связано ли оно с пропавшим фотоаппаратом. Сначала надо разобраться, а пока ничего не ясно, не хотелось бы бросать тень на Ц. Узнать бы, что там в письме!

Ребята с изумлением встречают наше возвращение в лагерь; когда ж это мы успели ускользнуть?

— Среди ночи, — врет фельдфебель, — а шли, между прочим, не прячась, и хоть бы кто на посту нас заметил, караулить надо повнимательней, мимо такой охраны могут весь лагерь вынести: и винтовки, и знамя, и нас самих.

Потом велит своему полку построиться и спрашивает, не заметил ли кто чего подозрительного. Никто не отвечает.

Тем временем я наблюдаю за Ц.

Вон он, стоит, не дрогнет.

Что же было в том письме?

Сейчас оно у него в кармане, но я его все-таки прочту. Нужно прочесть во что бы то ни стало.

Может, спросить напрямую?

Нет, не имеет смысла.

Он будет отпираться, а письмо порвет или сожжет, и прочитать его не удастся. Может, он уже успел его уничтожить. Кто же этот незнакомый мальчик, который появляется в два ночи в часе ходьбы от деревни? Или он живет там, на хуторе у слепой? Становится все очевиднее, что он принадлежит к банде, к сорной траве. Выходит, Ц. тоже сорная трава? Предатель? Мне нужно прочесть это письмо. Обязательно!

Прочесть письмо для меня становится просто навязчивой идеей.

Бумм!

Сегодня же начинают стрелять!

Бумм! Бумм!

В полдень подходит ко мне P. С просьбой.

— Господин учитель, — говорит, — пожалуйста, переведите меня в другую палатку. Эти двое, те, кто со мной, все время дерутся, спать невозможно.

— А кто эти двое-то?

— Н. и Ц.

— Ц.???

— Ну да. Начинает, правда, всегда Н.

— Пришли их ко мне.

Он уходит, приходит Н.

— Почему ты все время дерешься с Ц.?

— Он спать мешает! Постоянно меня будит. Жжет свечку посреди ночи.

— Зачем?

— Ерунду свою пишет.

— Он что-то пишет?

— Ну да.

— А что? Письма?

— Нет. Дневник.

— Дневник?

— Да. Он идиот.

— Дневники ведут не только идиоты.

Он пронизывает меня уничтожающим взглядом.

— Ведение дневника — типичный признак личности, для которой типична завышенная самооценка.

— Может и так, — говорю я осторожно, ибо не могу припомнить, не говорилось ли такое по радио.

— Ц. специально взял с собой шкатулку, запирает туда этот свой дневник.

— Пришли-ка мне сюда Ц.

Н. уходит, Ц. является.

— Ты почему все время дерешься с Н.?

— Да потому что он плебей!

Вот те на! Мне поневоле вспоминаются богатые плебеи.

— Ага! Ему невыносимо, что кто-то может задумываться. Его это просто бесит. А я веду дневник, он у меня в шкатулке, Н. хотел ее взломать, но я начеку. Днем прячу дневник в спальник, а ночью держу в руках.

Я внимательно смотрю на него и медленно спрашиваю:

— А куда ты деваешь дневник, когда сам стоишь на посту?

В лице у него ничего не дрогнуло.

— Обратно в спальник, — отвечает.

— И в этот дневник ты записываешь все свои переживания?

— Да.

— И то, что видишь, слышишь? Всё-всё?

Он краснеет.

— Ну да.

Спросить, кто ему писал и что в письме? Нет. Теперь-то я уж точно прочту этот дневник.

Он уходит, и я смотрю ему вслед.

Как сказал этот мальчик, он умеет задумываться.

Я прочту его мысли. Дневник Ц.

Адам и Ева

В начале пятого полк опять уходит. В этот раз даже «работники кухни», потому что фельдфебель хочет объяснить, как окапываться и где земля пригодна для рытья окопов и блиндажей. С тех пор как он захромал, он больше объясняет, чем делает.

В лагере, таким образом, остаюсь я один. Как только полк исчезает в лесу, я иду в палатку, в которой живет Ц. вместе с Н. и Р.

В палатке лежат три спальника. На левом — письмо. Нет, не то.

«Господину Отто Н.» — стоит на конверте. Отправитель: Елизабет Н. — ах, супруга булочника!

Не удерживаюсь, читаю, что пишет нежная мама своему детке.

Милый Отто! Спасибо тебе за открыточку. Мы с папой были рады, что чувствуешь ты себя хорошо, дай Бог, чтоб так было и дальше. Следи за своими носками, чтобы их опять не подменили. Прошло всего два дня, а вы уже стреляете? Боже мой, как летит время! Папа просит передать, чтобы ты вспомнил о нем, когда будешь стрелять в первый раз, ведь он же был лучшим стрелком у себя в роте. Только подумай, вчера умер Манди, позавчера так бодро и весело прыгал у себя в клеточке и радовал нас своим щебетом. А сегодня его не стало. Какая-то канареечная болезнь. Бедненький протянул ножки, я сожгла его в камине. Вчера у нас на ужин было отличное седло косули с брусникой. Мы вспоминали тебя. Хорошо ли ты там питаешься? Папа шлет тебе самый сердечный привет. Докладывай ему обязательно, не позволяет ли себе учитель этих своих высказываний, вроде того о неграх. Будь начеку! Папа шею ему свернет! Целую тебя и обнимаю, милый Отто! Любящая тебя мамочка.