Юность Ашира - [7]

— Учли вашу просьбу, даем подкрепление, — сказал директор, указывая на Ашира.

Захар Фомич повернулся к Аширу и вскинул брови.

— Слесарь?

— Четвертого разряда, — ответил главный инженер.

Мастеру, видно, это пришлось по душе. Присев рядом с Аширом, он поинтересовался, умеет ли тот делать каркасы. Ашир заерзал на стуле и чистосердечно признался, что каркасы их не учили делать. Линейки, молотки и даже плоскогубцы он и на конкурс делал, а каркасы не умеет.

— Как тебя звать-то? Аширом? Не горюй, Ашир, научишься и каркасы делать, — успокоил его мастер, когда они вышли от директора и, касаясь друг друга плечами, направились по улице к железным воротам завода. Возле проходной Захар Фомич спросил: — Жить где будешь? В общежитии? Правильно, поближе к заводу. Сегодня переселяйся, а завтра на работу.

И на этот раз Аширу не удалось посмотреть, что делалось за широкими воротами, возле которых обрывались стальные рельсы.

Пройдя уже полквартала, он оглянулся. Заводская труба все дымила и дымила, без перерыва и отдыха. Была хорошо видна и железная башня с тонкими перильцами и лесенкой. За перильцами башни на самом верху виднелась небольшая фигурка старика с трубкой в руке.

Новичок

С переездом из одного общежития в другое Ашир рассчитывал управиться за час-два. Имущество у него было незатейливое: белье, зубной порошок, оставшаяся на память о доме ковровая тюбетейка и книжка стихов Махтум-Кули. С этой книжечкой он не расставался, ему подарили ее в школе, после окончания седьмого класса, незадолго до отъезда в город. Почти все стихи из нее он знал наизусть, на берег ее пуще глаза.

Собирая вещи, Ашир взял, в руки заветную книжечку и присел на кровать. Не мог он спрятать ее, не перелистав драгоценные страницы. Вот его любимое стихотворение «Будущее Туркмении». Он прочел его с начала до конца, не глазами, хотя и смотрел в книгу, а напамять, прислушиваясь к голосу сердца.

…И тень и прохлада — в туркменских садах,

Верблюды и кони пасутся в степях,

Рейхан расцветает в оживших песках,

Луга изобильны цветами Туркмении.

…Единой семьею живут племена,

Для пиршеств расстелена скатерть одна…

Ашир читал и мерно покачивался в такт напевной мелодии — ни один туркмен не читает иначе стихи великого шахира Махтум-Кули.

…Посмотрит во гневе на гору джигит —

Робеет гора и рубином горит.

Не воды, а мед в половодье бурлит,

И влага в союзе с полями

Туркмении [1].

Вспомнив свой колхоз, пересохший Узбой, его белое от соли дно и московского геолога — разведчика воды, однажды гостившего у них, Ашир еще раз повторил последнюю строчку:

— И влага — в союзе с полями Туркмении…

Ашир перелистал весь сборник и, перед тем как закрыть его, снова остановился на своем любимом стихотворении, подивившись мудрости великого шахира. Еще несколько минут он посидел в раздумье и начал складывать в узелок свои вещи.

Ему бы сначала устроиться на новом месте, а потом уже сдать постель и забрать из тумбочки ее содержимое. Да вышло так, что постель он сдал, а в общежитии завода кроме койки в этот день ничего не получил.

Поздно вечером Ашир с узелком в руках вернулся на старое место, настолько уставший, будто целый день кетменем ворочал землю.

Спал он плохо, ночь была душная, стены помещения полыхали, как раскаленный под печи. Два раза он вставал и мочил под краном простыню, но уснуть не мог. Под утро Ашир не вытерпел. Он вытащил матрац во двор и только тогда немного вздремнул.

Чуть свет он отправился искать коменданта заводского общежития. Как ни торопился он устроить свои дела, а до полудня провозился и на завод пришел уже после обеденного перерыва. Зато в проходной еще с утра лежал пропуск, оставленный для него мастером, так что теперь дело обошлось без задержки.

Он спешил на работу, и его ждали!

Без привычки на заводском дворе можно было заблудиться. Ашир сначала растерялся в этом небольшом, ко шумном городке. Он принялся было считать корпуса с громадными окнами, но не досчитал до конца. Вагон, в тени которого он остановился, неожиданно сорвался с места, глухо скрипнул на стыке рельсов и быстро покатился в дальний угол двора.

Ашир отскочил в сторону и чуть не попал под грузовик. В кузове стояли тяжелые, сколоченные из толстых досок ящики, наподобие тех, в которых перевозят хищных зверей из цирка или зверинца, только без решеток.

Под широким навесом выстроились рядами новенькие культиваторы для обработки посевов хлопчатника и еще какие-то незнакомые машины, покрытые свежей краской. За стеной самого высокого здания поминутно что-то ухало. Там дрожала земля, будто в нее вколачивали толстые сваи. Забившимся в щелку сверчком звонко стрекотал моторчик, и трудно было определить, где он находится. Со всех сторон слышалась трескотня, похожая на звук сыплющихся на жесть дробинок. Казалось удивительным, как это кленовый садик во дворе завода выносит соседство с грохотом, с угольной пылью, с металлом. Но садик кудрявился, зеленел, а цветы своим тонким ароматом перебивали все другие запахи.

Здание литейной стояло в стороне от других цехов, изрядно закопченное, с частыми оконными переплетами. Ашир старался ничего не пропустить, все увидеть и запомнить, особенно из того, что касалось литейной. Это ведь его цех.