Юность, 1974-08 - [9]

— Замолчи! — воскликнула Лера. Зрачки ее расширились, словно у кошки, готовящейся к прыжку. — Как ты смеешь Виталика прохиндеем обзывать? Может, он лучше тебя в сто миллионов раз! И никакой он не прохиндей, просто не любил меня! И все, и дело с концом…

Голос ее дрогнул, но она сдержалась. С силой отодвинула стул, выскочила из-за стола, хлопнула дверью.

— Лера, постой! — крикнула вслед Ксения Герасимовна.

Маша смущенно пожала плечами:

— Ее не поймешь, то ругает своего Виталика напропалую, а то ощерится, не тронь его…

Ксения Герасимовна глянула на часы.

— Девочки, а ведь на работу пора, как думаете?

— Ой, — воскликнула Маша, срывая с волос бигуди, — восемь минут осталось…

Вартуи взяла Валю за руку.

— Нам вместе, в один цех.

В третьем цехе горели лампы дневного света, и лица работниц казались от этого голубоватыми. Даже горячие южные краски Вартуи побледнели, как бы съеденные ровным, беспощадно обнажающим светом.

— Садись рядом со мной, — сказала Вартуи. — Бригадир поручила мне учить тебя.

Вартуи выполняла сложную операцию — втачку рукавов в пальто.

Длинные пальцы Вартуи так и мелькали в воздухе. Время от времени она поглядывала на Валю.

— Ну, как? Понимаешь, что я делаю?

— В общем, да…

— Надо не в общем, а все как есть понимать. Ну, это ты еще успеешь…

— Покажи, что мне надо делать.

— Успеется. Пока что наблюдай за мной.

Валя смотрела до тех пор, пока не устала от мелькания пальцев Вартуи. Захотелось поглядеть на остальных.

Немного поодаль сидела Лера. До того маленькая, что еле видна из-за машины. Сдвинув брови, строчила что-то — губы сжаты, >на щеках тень от ресниц. Подняла глаза, встретилась взглядом с Валей, снова опустила ресницы.

«Вот злючка», — подумала Валя. И снова стала следить за тем, что делает Вартуи.

В двенадцать часов все пошли обедать. Столовая помещалась в подвальном этаже того самого четырехэтажного дома — клуба. Там тоже горел:: лампы дневного света. Вкусно пахло гороховым супом.

Вартуи подвела Валю к столу.

— Сиди и жди меня. Я пойду к раздаче и принесу тебе и себе…

Едва Вартуи отошла, за стол села Лера. В руках поднос, на подносе тарелки с борщом и котлетами.

Поставила тарелки на стол, спросила насмешливо:

— А ты что же? Фигуру соблюдаешь?

— Сейчас Вартуи все принесет…

— Вартуи? Вот оно до чего дошло! А сама что, хворая?

Валя не успела ответить. Подошла Вартуи, расставила на столе тарелки.

— Давай кушай! Тут гороховый суп, беф-строганов и еще клюквенный кисель. Ты любишь кисель?

— Она все любит, за чем самой ходить не надо, — ответила Лера.

— Знаешь что? — спокойно сказала Вартуи. — Ты бы села за другой стол, а?

Лера отодвинула от себя тарелку. Встала из-за стола.

— Пойду пройдусь, а вы тут питайтесь на свободе…

— Почему она такая? — спросила Валя, глядя вслед Лере.

— Душа у нее болит. Потому на всех свою злость срывает.

— Так никто же не виноват, что у нее душа болит.

— Конечно, никто не виноват, — согласилась Вартуи. — Сама влюбилась, сама замуж решила выйти, никто не вынуждал…

— А он кто?

— Лекальщик, на трубопрокатном работает.

— Красивый?

— Мне такие не нравятся.

— И он бросил ее?

— Тут целая история, — сказала Вартуи. — В двух словах не расскажешь.

ЛЕРА

1

В детском доме она дружила больше с мальчишками. Признавалась:

— От девчонок только одни сплетни и больше ничего.

С себе говорила так:

— Я пошел… Я сказал… Я сделал…

Характер у нее был не из легких. Учителя в школе считали ее способной, но какой-то колючей, чересчур резкой.

Она была очень маленького роста, девочки посмеивались над ней, называли «карлицей», «ноготком», «коротышкой», она отвечала:

— Все равно я умнее всех вас…

Ее не любили, боялись острого языка, непримиримости, придирчивости. Она знала это, но нисколько не сокрушалась.

— Зато меня никому не проглотить. Каждый подавится…

Ей было четырнадцать лет, когда в детский дом явилась ее мать.

Директор вызвал Перу к себе. Войдя в кабинет, она встретилась лицом к лицу с незнакомой женщиной. Та бросилась к ней, с силой обняла, запричитала:

— Доченька! Вся в меня, как есть, вылитая! Родная, ненаглядная…

Лера старалась вырваться, но женщина крепко держала ее и причитала, не останавливаясь:

— Доченька моя! Наконец-то увидела тебя, кукушечка моя изумрудная…

Она была одета в красную кофту с широкими рукавами. На шее бусы, в ушах серьги, малиновые, ягодкой. Губы и брови сильно намазаны.

«Ну и ну! — подумала Лера. — Какая она мне мать? Не может этого быть!»

Директор, уже немолодой, с усталым лицом много видевшего на своем веку человека, глянул на Леру.

— Это твоя мать. Родная мать.

— Нет у меня матери, — сказала Лера.

Женщина всплеснула руками, и Лера облегченно отпрянула от нее.

— Как нет? — закричала женщина. — Это же я, твоя мама, а ты моя доченька ненаглядная…

Лера вызывающе вскинула голову:

— Ненаглядная? Что же вы о своей ненаглядной только сейчас вспомнили?

Директор сказал:

— Очень прошу вас, Галина Петровна, не кричите, у нас кричать не полагается.

Но Галина Петровна не умолкала:

— Лерочка, доченька, как же ты от меня отрекаешься? От своей матери!

— Это твоя мать, — сказал директор. — Ты мне веришь? Я тебе могу показать документы…

И Лера поверила. В детском доме директору привыкли верить.