Юность, 1974-08 - [11]

Они долго ехали с матерью на трамвае, наконец, добрались до окраины города.

— Вот и наш дом, — показала мать.

Дом был пятиэтажный, стандартный. И кругом все дома были такие же, неотличимые друг от друга.

Слабо горели фонари, снег медленно падал с неба.

— Я пойду вперед, — сказала мать.

Поднялись на третий этаж. Мать отперла дверь.

В коридоре было темно.

— Соседи спят, — прошептала мать. — Идем.

И на цыпочках пошла в глубь коридора.

У нее была маленькая комната. Стол, кровать, комод. На комоде старый радиоприемник «Даугава». Возле окна, на стене, овальное зеркало. Тесно, повернуться негде, хотя, впрочем, уютно.

— Нравится здесь? — спросила мать.

— Нравится, — ответила Лера.

— Я снимаю эту комнату, — сказала мать, — у подруги. Она в столовой работает, недавно замуж вышла, к мужу переехала. А покамест я у нее живу.

— Жаль, что эта комната не своя.

Мать словно бы обрадовалась:

— Будет у нас своя комната, Лерочка! Увидишь, будет. Я теперь на стройке работаю, в домостроительном комбинате, обещают в будущем году дать.

— А кто здесь еше живет? — спросила Лера.

— Еще одна семья. Люди тихие, порядочные…

Мать достала из-под кровати раскладушку.

— Это мне, — сказала она, — ты будешь на кровати.

— Я буду на раскладушке, — решительно заявила Лера.

— Ладно, как знаешь, — сказала мать.

Лера легла. Мать склонилась над ней.

— Удобно тебе?

— Удобно. А ты чего же не ложишься?

Мать молча смотрела на нее, словно не верила своим глазам. Потом села прямо на пол, взяла Лерину руку, прижала к своему лицу.

— Не надо, зачем ты так?

— Ладно, ты спи, — говорила мать и не выпускала Лерину руку из своей…

В одной квартире с Лерой и ее матерью жила семья: мать, сын и его жена. Сын с женой работали на Челябинском тракторном, мать была воспитателем общежития швейной фабрики. Звали ее Ксения Герасимовна.

Лере понравилась Ксения Герасимовна. По всему видно, она была умная, спокойная, доброжелательная.

А у матери Леры резко менялись настроения. То вдруг начинала осыпать Леру бурными поцелуями, то, напротив, приходила с работы какая-то потерянная, на расспросы Леры отвечала:

— Ничего не случилось. Скучно мне, и все…

Иной раз мать пропускала рюмочку-другую. Тогда глаза ее задорно блестели, она беспричинно смеялась, поминутно гляделась в зеркало, охорашивалась и поправляла кудряшки.

— Я еще ничего, — говорила, — еще хоть кудз…

Ксения Герасимовна пыталась порой увещевать ее:

— Галина, у тебя ведь дочь на руках…

Мать беспечально отмахивалась от нее:

— Дочь дочерью, а моя жизнь тоже еще не окончена!

Вскоре Лера поняла: настроение матери зависело от ее очередного увлечения. Мужчины сменяли друг друга. Как только появлялся кто-то новый, мать преображалась, начинала наряжаться, мазать глаза и губы, становилась шумной, веселой и пела любимую песню:

На заре ты ее не буди.

На заре она сладко так спит…

Нередко являлась домой поздно. Зажигала свет и подолгу разглядывала себя в зеркало. От нее пахло вином.

Лера притворялась спящей, но из-под ресниц следила, как мать поворачивалась перед зеркалом то одним боком, то другим и загадочно улыбалась самой себе…

Но как же мгновенно она гасла и тускнела, когда кончалась «любовь»! Лера не знала, куда деваться от вздохов и жалоб на распостылую жизнь, ей не хотелось идти домой, и она старалась подольше задержаться в школе.

Потом появлялся новый ухажер, и мать снова оживала.

Ксения Герасимовна как-то сказала Лере:

— А ты ведь неправа…

— Почему же?

— Ты осуждаешь мать, потому и неправа.

Лера угрюмо пробормотала:

— Сколько так можно? Она уже старая!

— Сорок лет еще не старая.

— Старая, — упрямо повторила Лера.

— Она еще жизни-то настоящей не видела, — сказала Ксения Герасимовна.

— А какая она, настоящая жизнь? — спросила Лера. — Сегодня один, завтра другой?

Ксения Герасимовна не сразу нашлась, что ответить.

— Кто как считает.

— А как вы считаете?

— Я ей не дочь, ты дочь и потому не должна осуждать ее. Это мать, а не подруга Ты уже большая, пойми: у нее все это от одиночества.

— От одиночества?

— Конечно. Нет рядом теплой души, вот и рвется баба во все стороны, свой кусок счастья ухватить хочет, а он не дается, выскальзывает из рук…

Лера задумалась. Должно быть, Ксения Герасимовнa права. Каждому хочется счастья, только каждому счастье представляется по-разному. Неожиданно спросила:

— А вы счастливы?

— Так просто, одним словом, не ответишь. Сейчас вроде все хорошо. С сыном и с невесткой живем согласно, и работа у меня интересная, по душе.

— Значит, вы счастливая.

— Теперь да.

— Почему только теперь? А раньше не были счастливы?

— У меня было много горя. Муж погиб на фронте, оба брата погибли. И оказались мы с Андрюшей совсем одни…

Ночью Лера лежала в постели, думала о матери, о себе. Может, права Ксения Герасимовна и мать следует пожалеть от всей души? Но как же ее жалеть, если иногда даже глядеть на нее неохота? Однако она решила пересилить себя. Утром встала раньше матери, поставила чайник, накрыла стол. Мать удивилась:

— Что с тобой, дочка?

— Ладно уж, — сказала Лера, — пей чай, а то опоздаешь.

— Ты у меня уже совсем взрослая, — сказала мать, — только росточком не вышла…

Мать ушла на работу, Лера сказала самой себе: «Буду с ней поласковей…»