Юнгианское толкование сновидений. Практическое руководство. - [17]

Я в комнате со своей матерью [которая в предыдущем сне была мертвой, и была умершей в действительности]. Я умоляю какого-то мужчину совокупиться со мной. Он не слишком этого желает, но соглашается, потому что, как он говорит: «Это в последний раз». Сцена меняется, и я вижу лужу крови с чем-то, что находится в ней: то ли мертвым ребенком, то ли мертвой собакой. Зрелище ужасное, но отчасти все правильно, поскольку все это умерло в любом случае.

Ее просьба к мужчине о совокуплении указывает на предыдущее нераспознанное желание, которое было пережито только в виде изнасилования. Ее ассоциация с «ребенком или собакой» относима к предшествующему сну о взорвавшемся щенке. Ощущение, что отцовский комплекс, лежащий в основе ее невротических проблем, исчез, отразилось в словах мужчины во сне: «Это в последний раз». Резкое исчезновение докучавших ей психосоматических симптомов подкрепляет толкование сна, указывая на реальное изменение в паттерне комплексов, паттерне объект-отношения, по всей видимости, являющемся схемой двух ее основных невротических идентификаций: либо попечителя, либо (как здесь) того, кто чувствует зависимость от других. Присутствие матери предполагает участие и материнского комплекса, но эта проблема активным фокусом сновидения не является, так как она не в фокусе и в сновидении о египетской принцессе. Есть ощущение, что смерть «ребенка или собаки» связана с «последним разом», как если бы это была собака, ассоциируемая с взорвавшимся щенком, который представляет проблему ее зависимости.

Неопределенность того, относится ли совершающееся к ребенку (который может обозначать смерть реальных человеческих возможностей) или к собаке (предполагающее жертву животного инстинкта, который позже мог бы появиться вновь в человеческой форме), разрешилась, по всей вероятности, сном, который приснился ей в следующую ночь:

Два предмета снились мне всю ночь таким образом, будто они то входили, то выходили из моего поля зрения. Один был мертвым раздавленным тараканом с множеством ног вокруг своего плоского тела. [Похожий рисунок она видела у одного ребенка, изображавшего солнечный круг с множеством лучей вокруг]. Другой, рядом с тараканом, был мертвой мышью, аккуратно завернутой в маленькое одеяло. У мыши были большие голубые проникновенные глаза, почти как у человека.

Ассоциация с тараканом принадлежит к одной из самых отвратительных вещей в мире: «огромному хоустонскому таракану». Женщина заметила, что рисунок содержал «избыток ног». Форма таракана напомнила ей историю о «сказочной собаке», очень популярную в бытность ее подростком (когда было много тесного общения с отцом). Она помнила книжку с картинкой собаки на своей кровати, где собачья «шерсть» торчала радиально наподобие тараканьих ног. Эти и другие образные ассоциации сна дают основание считать, что в предшествующем сне скорее была мертвая собака, а не ребенок. Основания к этому такие: если ее психическое связано с теми же самыми констеллированными комплексами в обоих снах, то показанное мертвым в одном сне, может быть показано мертвым и в другом, хотя само изменение в образной структуре выражает нюансы комплекса, представленного различными образами; поскольку «мертвые вещи» во втором сне явно не относятся к человеческому (хотя мышь имеет глаза, напоминающие человеческие), то вероятно предположение, что предшествующий сон изобразил скорее смерть собаки, а не смерть человеческого потенциала, символизируемого мертвым ребенком.

Эта серия снов иллюстрирует ряд важных моментов в клиническом толковании сновидений. Первый, последовательность связанных образов сновидения, позволяет ощутить прогностическое улучшение, равно как и дать понимание образов, которые в противном случае могли бы остаться двусмысленными или не ясными вообще. Второй, образы в серии сновидений, похожи, но не идентичны, — «собака», «ребенок или собака», раздавленный «таракан» и «мертвая мышь» — показывая, что различные образы могут репрезентировать один и тот же комплекс, лежащий в их основе. (Фактически, мертвая мышь с человекоподобными глазами может также ассоциироваться с более ранним сном, в котором эго сновидения приготовило «большую рыбу с человеческими глазами»; здесь налицо евхаристические коннотации, предполагающие самопожертвование при осуществлении помощи другим).

Третий, изменение в природе или характер сновидений, совпадает с увеличением активности со стороны эго сновидения. Кажется очевидным, что, хотя и не оставаясь неизменным (каковым не является и любое «правило» в толковании сновидений), это разрешение констеллированных структур сновидения часто сопровождает действие эго сновидения, даже если само «действие» во сне является простым изменением в установке, не говоря уже о физической деятельности. Четвертый — серия снов иллюстрирует, каким образом эго сновидения становится прогрессивно более вовлеченным в структуру невротического комплекса, изображенного в сновидениях: в сне со взрывающимся щенком эго сновидения — просто пассивный наблюдатель; во сне с египетской принцессой эго сновидения стремится действовать, но не может; в сновидении с просьбой к мужчине о совокуплении, эго сновидения, наконец, становится активным. Может ли это быть той активностью, которая «вынуждает» мужчину заявить, что «это в последний раз» и «приводит» к смерти таракана и мыши? (Здесь попросту встает вопрос о причине и следствии в сновидениях, поскольку определенных ответов на этот счет пока нет). Обширная серия снов этой женщины (из которой представленные здесь выбраны чисто интуитивно) наилучшим образом смотрится как репрезентация устойчивой структуры комплексов сексуализированной формы господства — подчинения. Эго сновидения (и бодрствующее эго) в зависимости от момента идентифицируется то с одним, то с другим полюсом паттерна. По мере того, как эта серия двигалась в направлении основного клинического улучшения, она закончилась не на каком-то витке колебаний между полюсами данного паттерна, а «смертью» самого паттерна, что, психологически, указывало на депотенциацию комплекса, лежащего в его основе.